А вот и те, кого не ждали. Противный папашка зазвездил подзатыльник парнишке, который носил мне обед и ужин. Может быть я нехорошо с ним поступила, но не в моей ситуации думать о мелких неприятностях моих похитителей и их иерархии. Я развернулась, и папашка встал как в копанный. Он увидел и разодранный халат, и то что под ним, потому как руки я опустила и больше не держала его. А еще он увидел слезы обиды на моих щеках. Вот только он не знал, что от обиды, а не от чего похуже плакала я.
Папашка в гневе ударил по дверному косяку, а я со страху упала на пол и поползла к изголовью кровати. Оно со стеной как раз образовывало угол, в который можно было забиться. Ноги ослабли и практически не двигались. Я никогда в жизни не видела и не участвовала ни в чем подобном.
За спинами папашки и парня я увидела хмурый профиль одетого в золото пожилого мужчины, что-то вякнувшего. И его вяк настолько раззадорил папашку, что… я отвернулась, закрыв глаза. Все произошло настолько быстро, что я успела только почувствовать вязкие капли на правой щеке.
Парень грохнулся на стол, потащив его за собой на пол. Дерево, ломаясь под его весом, скрипело. А я почему-то начала осознавать звуки, которые выдавали из себя мои похитители. Звуки складывались в слоги, а слоги в казалось бы знакомые слова. Но я все еще не могла связать эти слова воедино и получить разумные предложения.
Мне в руку ткнули смартфоном, и я боязливо открыла глаза. «Больше никаких глупостей» — было написано в новой заметке, и я нерешительно кивнула. Тем более что в шаге передом ной лежал парень с перерезанной глоткой.
— Долго еще ее держать? Мне не нужны проблемы из-за нее.
— До полнолуния. Он придет за ней, как договаривались. Я боюсь лишний раз тревожить Его.
Я прислушалась к их короткому разговору и поняла, что это не они начали говорить на русском языке. Это я начала понимать язык, на котором говорили они. Открытие поразило меня гораздо больше, чем убийство. Хотя от присутствия рядом со мной мертвого тела, которое всего полторы-две минуты назад было живым, бросало в истерическую дрожь.
— Не жалко мальчишку? — хмыкнул одетый в золото пожилой мужчина.
— Я обещал отдать Ему девственницу. Если мальчишка не понял меня с первого раза, он сам виноват.
Сделав вид, что их речь для меня все еще непонятное несвязное бормотание, я с ужасом поглядывала на тело и перекошенное от страха лицо. А ведь на его месте с разрезанным горлом могла быть я… если бы я не нужна была им, чтобы отдать кому-то неизвестному Ему. Именно так — Ему. Папашка обращался к нему с придыханием. Наверное, это кто-то особенно ужасный.