Рвут колёса слежавшийся дёрн —
клочья в стороны с воем летят!
Стаи чёрных, как уголь, ворон
перепуганно в небе кричат!
В милой жизни, где счастья звезда
нам горит всё сильней
и сильней, гонит, что ли, нас злая беда?
Нет, мы сами несёмся за ней!
И разбиться до смерти пустяк!..
Чуть неверно я руль поверну —
тут же мигом сорвёмся в овраг
или врежемся с ходу в сосну!
Но мы молоды, нравом резки,
нам неведом растерянный страх.
Только кровь ударяет в виски,
только вёрсты мелькают в глазах!
Перевалив тридцатилетний рубеж, когда многие начинают понемногу сбавлять жизненные обороты, Анатолий Петрович не изменил себе — при любом удобном случае отказывался от услуг персонального водителя и на песчано-галечной трассе, выбитой напрочь задними колесами автомашин, от чего казавшейся большой стиральной доской, включив самую высокую скорость, надавив ногой педаль газа до упора, гнал и гнал бедный “уазик”, да так, что он, скрипя, дрожа и воя, казалось, только чудом на ходу не разваливался на части. Вскоре нагонял машину, от которой пыль поднималась таким песчано-густым облаком, что впереди на двести-триста метров ничего не было видно. Но это ничуть не смущало Анатолия Петровича, и он, лишь ещё крепче стиснув зубы, на всякий случай как можно сильней упершись ногами в дно кузова, а руками — в ребристую баранку, смело шёл на обгон, на несколько секунд оказываясь в пыльном мраке, управляя машиной вслепую.
Другому человеку даже подумать было бы страшно, что в любой момент можно на бешеной скорости столкнуться со встречной машиной, в результате чего смерть неминуема, но только не Анатолию Петровичу, ибо он упрямо верил в свою спасительную звезду, о чём и написал:
Машины высушили трассу
жарой стремительных колёс,
и ветер туч густую массу
за сопки скальные унёс.
С какой невероятной силой
всё напрягалось существо,
когда авто в вираж входило
и выходило из него.
Как ликовали дух и тело
и возносились над судьбой,
когда я обгонял умело
одну машину за другой.
Ни в коем случае, поверьте,
я не дразнил незримый рок,
я просто был от чёрной смерти,
как от любви, далёк, далёк...
Со второй, с третьей — со всеми машинами на любом пути он поступал точно так же, как с первой. Конечно, от физического напряжения порой страшно, до дрожи в руках и в ногах, уставал, зато психологически был душой аж на седьмом небе... И парил там, как гордый, неустрашимый, словно бросающий вызов самой природе горный орёл!
А день в самом деле зарождался ясным, без единого облака на светло-синем небосводе. Солнце в радужном ореоле лучей только поднялось над восточными сопками, но уже вовсю пятнало тёплым, ярким светом дорогу, на которой от деревьев, почти вплотную подступающих к ней, лежали длинные, фиолетовые тени. Обильная роса, лишь начинавшая испаряться, увлажнила дорожное гравийно-песчаное полотно настолько, что въедливая пыль за машиной почти не поднималась. В салоне было прохладно и свежо. Дышалось легко, во всю грудь! Все словно дали себе обет молчания, ехали, ни о чём не спрашивая, ничего не говоря. Зато было чётко слышно мерное урчание двигателя, которое, как классическая музыка, располагало к размышлению. Но Анатолия Петровича, хорошо выспавшегося и остро чувствовавшего упругость духа, словно привязанная, преследовала всю дорогу только одна мысль: о предстоящем разговоре с Паком, ибо нельзя было не понимать, что в сложившейся за последний день ситуации он будет непростым.