Анатолий Петрович, сведя к переносице брови, сжав тонкие, волевые губы, так долго молчал, что Марии хотелось спросить его: “Уж не случилось ли чего плохого?..” Но он вдруг голосом, перекрывающим стройное гудение двигателя, неожиданно запел. Заканчивалась одна песня, тотчас начиналась другая, и невольно казалось, что целая поэма положена на музыку. Но ни мелодии, ни слова Марии не были знакомы. От этого только ещё больше росло вопросительное удивление: “Это какую же глубокую, крепкую память надо иметь, чтобы наизусть знать столько песен?!” Вдруг Анатолий Петрович замолчал и, свернув на обочину, как всегда, резко остановил машину. Сверкнув вдохновенно глазами, как-то загадочно произнёс: “Теперь можно передохнуть от дороги, размяться!” — и, выйдя из машины, устремил взор в даль. Мария не замедлила последовать за ним и, оглядевшись, поняла, что они находятся на самой вершине такой высоченной сопки, что с неё широко открывался многокилометровый панорамный вид на безбрежное море якутской тайги, среди которой во всю свою огромную ширь чётко, как на ладони вытянутой руки, проглядывалась Лена. Она степенно, как и подобает могучей дочери природы, несла по спине матушки-земли глубокие, свинцовые воды, в которых, словно в огромном зеркале, отражались белоснежные, перистые облака, едва заметно плывущие по пронзительно голубому небу, от края до края озарённому восходящим солнцем.
— Мария! — вдруг восторженно произнёс Анатолий Петрович. — Место, где мы с тобой остановились, является не только самой высокой точкой по дороге в Нюю, но и настолько красивым, что я каждую поездку, даже ночью, останавливаюсь здесь! От созерцания природного, необычайно величественного пейзажа, открывающегося сразу и сполна, моя душа мгновенно наполняется такой светлой, исполненной жажды творчества силы, что от счастья хочется вслед за душой взлететь к облакам и вместе с птицами кружить и кружить над моим родным неоглядным краем! Его необычайную первозданность невозможно передать никакими словами. Поэтому только здесь я глубоко сожалею, что не стал развивать данные мне свыше способности к рисованию! Эх, будь я художником, то обязательно установил бы на этом месте огромный подрамник с натянутым холстом — и с натуры упоённо написал удивительную картину, чтобы, куда бы судьба меня ни забросила, любуясь ею, чувствовать неразрывную связь с родимой землёй! Но увы, увы! — потерянного не найти, упущенного не наверстать!” И, тяжело вздохнув, Анатолий Петрович быстро направился к машине.
Мария, хотя родилась и выросла среди степных просторов, на которых из деревьев росли лишь белоствольные берёзы с кудрявыми лиственными кронами, и то в редких, небольших рощицах, по-местному называвшихся “колочками”, но, вместе с молодым председателем зачарованно с вершины сопки оглядывая неоглядные таёжные дали, подёрнутые розово-сизой дымкой, смогла в полной мере оценить красоту и величие северной природы. Наверно, поэтому она была немного расстроена, что он, произнеся сокровенный, исполненный вдохновения и любви монолог, почему-то не счёл для себя нужным поинтересоваться её мнением насчёт потрясающей воображение и восхищающей душу красоты таёжной панорамы с живописной Леной. И вновь под колёсами машины зазвенела своим твёрдо укатанным гравийно-песчаным полотном горная дорога, по откосам которой, поднявшись во весь рост, словно костром в ветреную погоду, полыхал своими малиново-красными цветами иван-чай. Но уже через совсем небольшое время Мария как ни в чем не бывало проявила живой интерес к его недавнему пению, вежливо спросив: