— Смотри, — приказывает Якушев и впивается толстыми, отекшими пальцами мне в щеки. — Смотри.
Олег еще жив, но выглядит паршиво. Учитывая комплекцию мордоворота, стоящего за его спиной, неудивительно. Сорокина и к стулу-то, наверное, привязали, просто чтобы не падал без конца на пол, пока его бьют. И теперь он окровавленным куском мяса висит на веревках и хрипит.
Точно как в моих фильмах из девяностых. Глупо. Нереально. Страшно.
— Олежек говорит, ты ни при чем, — воркует Якушев, одной рукой обнимая меня за плечи со спины. — Но я все равно должен спросить. Убедиться.
Хватка его усиливается, сжимается. Я беспомощно цепляюсь за огромную руку, но это все равно что пытаться сдвинуть каменную глыбу.
— Я как тебя увидел, о многом задумался. Многое переосмыслил. Поспрашивал старых знакомых, и вот странность, сестру твою если кто и помнит, то очень смутно. Как же так? Девка судьбы вершила. Все мы по ее указке вкладывали деньги и разрывали сделки, предавали друзей и мирились с врагами, и вдруг — бац! — и будто не было ее. Вот я и сделал вывод…
Якушев приподнимает меня над полом и делает шаг вперед, ближе к Сорокину.
— Так что ответь, ты тоже жертва коварной Лисы или добровольно нас всех покинула? Олежек, например, признал свою вину. И согласен с наказанием. Правда, Олежек?
В ответ раздается надсадный хрип, а моей реплики, похоже, даже не ждут. Но я все равно пытаюсь сказать, открываю рот и только каркаю, потому что Якушев сдавливает мне горло.
— Ты не бойся, я тебя все равно прощу. Как не простить такую талантливую девочку? Только доверять больше не буду. Придется тебе доказать свою преданность. Я же думал, мы договорились. Ты мне жизнь спасла, предупредила об опасности. А потом вдруг решила умерять без спросу, а-я-яй.
Он резко разжимает пальцы и разворачивает меня к себе. В глазах его плещется любовь, смешанная с жаждой крови; улыбка его добра как острый клинок, обещающий скорую и безболезненную смерть. Если я прежде считала безумной себя, то просто не помнила истинного безумия в лице Якушева.
— Я помню, что тебе нужен хороший стимул, — продолжает он, нежно поглаживая меня по щеке и пробуя на вкус мои слезы. — Но сначала урок.
Рывок — и вместо лица безумца я снова вижу Олега. Секунда — и стоящий позади гигант запрокидывает ему голову и проводит рукой по обнаженной шее. Что в руке было лезвие, я понимаю, только когда из вскрытой вены брызжет кровь.
Я кричу, мысленно, потому что Якушев зажимает мне рот ладонью. Дергаюсь, пытаюсь его укусить, оцарапать, но через минуту затихаю и тряпичной куклой висну в его объятиях.