Вот такое веселое местечко: колонна раз в месяц, никакого водопровода, электричество от генератора, письма из дома идут по две недели и двадцать тысяч готовых к бою басмачей против шести сотен советских солдат и офицеров. Единственная относительно надежная связь с остальным человечеством - с батальонной радиостанции через полковой узел связи. Вот эта самая радиостанция - святая святых первого батальона. Случись чего и батальон погибнет - комбат застрелит радиста предпоследним, за секунду до того, как застрелится сам, чтобы не попасть в плен.
Это вам не "украл - выпил - в тюрьму".
Это настоящая романтика.
Самая настоящая.
Доподлинная.
Мать её в душу!
Своими глазами видел слезы размером с яблоко, которые капали у шакалов, выходящих из штаба полка с направлением в Шибирган для дальнейшего прохождения службы.
Шестьсот человек, оторванных от цивилизации, от своей страны, от своей армии.
Шестьсот человек, живущих в каждодневном напряженном ожидании нападения и обстрела.
Шестьсот человек до смерти надоевших друг другу и остро, смертельно нуждающихся друг в друге перед лицом возможного и страшного песца. Русские, хохлы, бульбаши, грузины, ары, азербозы, чурки, молдаване, прибалты, москвичи - все перемешаны, перетасованы поротно, повзводно, поотделённо, побатарейно. Живут не по советским законам и даже не по армейским уставам, а по каким-то своим, непонятным никому, кроме них, нравам и обычаям, сложившимся в ходе длительного естественного отбора на фоне мордобоя, караульной службы и постоянной опасности обстрела.
Шестьсот вооруженных уголовников, плевавших на все законы, кроме своих собственных. Законы пишутся для широких площадей и ярко освещенных проспектов, а не для подворотен. Закон не писан для тайги. Нет правила для леса. Не сочинен артикул для зимовки. Не выдуманы параграфы для пустыни. Пустыни, горы, сопки Шибиргана были полностью и абсолютны свободны от всякой формалистики и эти ребята, в общем-то, правильно делают, что живут как им нравится, как они считают для себя удобным и не мне их судить, тем более, что через несколько часов я стану одним из них.
Жалко уезжать из полка, где я отлетал своё духовенство и отлютовал черпачество. До гвоздика, до щепочки я знаю свой полк и меня все в нем знают как облупленного. Идешь по полку - рука устанет здороваться: "Здорово, Андрюх"", "Привет, Андрюх", "Как дела, Сэмэн? Заходи вечерочком в гости, пыхнем". Слов нет никаких описать как мне жалко расставаться с пацанами, с моими боевыми, роднее родных братьями, с теми, с кем делился глотком воды в горах, с кем вместе громили Андхой и Меймене, давили басмоту в Балхе, Айбаке и Пули-Хумри, с кем ездили на одном бэтере и десантировались с одной вертушки под Файзабадом и Кундузом, с кем вместе душили в себе страх в Талукане и не только в Талукане.