Лекс.
— Иди покури, я пока всех выпровожу, — говорит мне Макс, кивая на дверь.
— Где это чмо?
Меня всё ещё не отпустило. Хочется сломать ублюдку не только руку, которую он запустил бестолочи под кофту, но и ноги нахер переломать, и шею свернуть.
— Лекс, остынь. Иди кури пока.
Чувствую опустошённость. Будто из меня выкачали все чувства и эмоции разом. Даже злость на дебила Сеню как-то тухнет. Всё смазывает, выцветает.
Я хватаю бутылку пива со стола и иду к двери. Макс кивает Роману, а тот вырубает музыку и, хлопнув в ладоши, начинает объяснять народу, что вписка подошла к концу. И плевать, что хозяин я, и мне нужно толкать подобные речи. Но мне реально сейчас похуй.
— Лёш, что случилось? — Ирка ловит меня уже у самой двери, пока я роюсь в кармане куртки в поисках пачки сигарет. — Тоша увёз Арсения, сказал, что ты его в мясо избил. Зачем, а? Неужели она стоит таких ссор с друзьями? Ну и пусть бы Сеня…
Стоп.
— А с чего ты взяла, что мы подрались из-за неё? Пусть бы Сеня что?
Смотрю на сучку в упор, начиная понимать, откуда ноги растут. Всем было чётко сказано: на второй этаж ни ногой. И Арсений не такой уж дебил, чтобы после пары-тройки стаканов забыть об этом.
Ирка меняется в лице. Крылья её аккуратного носа начинают раздуваться, а в глазах появляется страх. Она отступает на шаг, а ко мне возвращаются чувства. И первое — бешенство. Девка понимает это и сжимается в комок.
Дёргаюсь в её сторону, но дальше ей отступать некуда, и Ирина упирается спиной в стену, ошалело глядя на меня. Но тут встряёт Должанов.
— Ируся, ты тоже давай на выход. Лексу пора баиньки. Могу отвезти, если что.
Ряполова благодарно кивает Роме и проскальзывает в сторону. Хрен с ней, потом разберусь.
Я набрасываю куртку и выхожу на улицу. Мороз трещит, но холода сейчас не чувствую. В груди горит злость, плавит внутренности, но самое интересное, что я не пойму, на кого злюсь сильнее всего: на Ирку, бестолочь, дебила Арсения или на самого себя. Коктейль алкоголя и эмоций снова душит, и даже морозный воздух не спасает.
Сажусь прямо на ступени, рискуя отморозить зад, и закуриваю. Я даже не оборачиваюсь на нестройный топот ног и прощальные окрики, продолжаю следить за огоньком. Он подкрадывается к пальцам с каждым дуновением ветра, сжирая тонкую бумагу, превращая её в пепел. Подминает под себя, порабощает. Но скоро она закончится, и тогда и огонёк перегорит. Вот же как всё это дерьмо устроено.