И этот страх, это её отчаяние пьянило. Не только ему одному страдать, пусть тожа мучается, думал он. Пусть знает, что никаких привилегий она не получит, и статус её не изменится.
Мгновение — он снял с себя брюки, еще мгновение — прижался к телу рыдающей девчонки и резко вошел.
Закричала его лиса, да так, что по его телу пробежала волна удовольствия. В тот момент любое её движение, любой звук вызывал удовольствие. Ощущение у него было, будто после продолжительной жажды ему дали напиться: первый стакан — чистая рудниковая вода, второй — в меру сладкий лимонад, третий — пропитанное солнцем вино.
— Лисица, — прошептал он ей на ухо, вбиваясь в её тело. — Сладкая какая лиса…
Невнимательно оглядел свою женщину. Она вся была под ним — напряженная как камень, и в то же время — мягкая, беззащитная. Так и вертелось на языке это слово — нежная.
— Какая сладкая гонщица мне попалась…
Он не узнавал ни собственный голос, ни тон. Не знал, зачем делает её положение еще более унизительным, зачем насмехается. А не мог иначе! Будто природа вместе с влечением к девчонке, наградила его этим желанием — задавить, унизить.
Удовольствие накрыло его ударной волной.
Когда он заглянул ей в глаза
Находится в ней было приятно. Но когда градус возбуждения начал спадать, он откинул её в сторону, намеренно грубо, не оставляя сомнений в том, кто она для него. Девчонка не пыталась сопротивляться — послушно откатилась в сторону и заледенела в позе эмбриона.
Она не издавала ни звука, и вначале эта тишина воспринималась как благословение свыше. В его комнате, на его территории было тепло, камин (он их так любил) создавал атмосферу покоя и уюта.
Женщина по-прежнему лежала на краю кровати, не двигаясь. Платье было запачкано — следы крови. Еще немного — и можно позвать охрану, пусть уведут её. Еще немного.
Он и сам не понимал, в какой момент тишина начала пугать. Нелепая мысль не давала покоя: вдруг он слишком ей навредил.
Слишком — это как? А как «не слишком»? Не слишком сильно надругался?
Судья наклонился к юной женщине, прислушался то ли к дыханию, то ли к пульсу. Видимо, услышал слишком много, а может ничего не услышал, но он перевернул её на спину, и смог наконец-то заглянуть лисице в глаза… да так и замер.
Она была потрясающе красива! Почему он раньше этого не замечал, считал её посредственной? Куда смотрел?
А её глаза. В них не было ни злости, ни ненависти — одно глубокое отчаяние. И слез было так много, что, когда он переворачивал её, капли разбрызгались в стороны.
В груди сдавило. И непонятно от чего: то ли от осознания того, как он поступил с общем-то, ни в чем неповинной девушкой. Ведь, как бы он себя ни убеждал в обратном, голос рассудка твердил, что она не виновата в том, что была для него выбрана. Да и непонятно, кто выбирал, но уж точно не она. Вон, трясется как. Наверняка мечтает оказаться подальше отсюда.