Так вот, к чему я это говорил – писатель может получить даже Нобелевку. А все равно он будет помнить. Как всю жизнь прожил в трэше, надеясь во сне, что скоро слава, но утром – все то же: немытое окно, печальные мысли, кончилась трава. Как жена говорит: когда же у нас будут деньги, проклятый урод? Зачем я родила от тебя ребенка, мутант? Смотри, сынок – вот твой папа, он - мутант. И сынок повторяет: папа - мутант. Как редактор говорит: мы напечатаем ваш роман с удовольствием, если вы согласитесь изменить его название, жанр, стиль, смысл, язык и автора.
И я прикидывал. Потом, много позже, непоправимо поздно, когда приходит признание, и стоишь у зеркала, уже во фраке, тебя гримируют пидарасы с кисточками, а через минуту – идти в зал за Нобелевкой – что ты чувствуешь? Ведь унижения по пути в Стокгольм нельзя забыть.
Нет, некоторые как-то могут. Видимо, фрак так действует. Надел фрак – все. С прошлым покончено. Больше не жамбон, больше не мутант. Теперь – великий писатель.
Самое интересное, что это все - фрак и чек – и правда влияет. На всех. Даже тренер по плаванию может встретить тебя, и сказать:
- Прости старика, прости, что все детство ебошил тебя палкой, да, я слыхал, слыхал, теперь ты не жамбон, а великий писатель, а все-ж таки, а, скажи, пошло ведь тебе на пользу, а, укрепило твой дух, а, то что я тебя палкой ебошил, а, сынок, помнишь, золотые стояли деньки, как жизнь прошла, как один день, да-а…
И прослезившись, старик обнимет.
И жена скажет:
- Ну, наконец-то, у нас будут деньги, хоть не зря всю жизнь с тобой мучалась, отдала тебе свою душу, свое физическое тело, ну а что будем делать, когда Нобелевка закончится, ты подумал, мутант?
Все, что со мной случилось и описано в этой книге, случилось потому, что я не смог забыть эти унижения. Потому что успех не должен быть братом унижения. Потому что братом унижения для героя может быть только смерть. Точнее, сестрой. Смерть ведь – женского рода.
Второе появление Светки
Так к чему я это говорил? К тому, что друзья моего папы были пловцами, и все они утонули. Да. Так уходят из жизни герои, так уходят пловцы. Заплывают на середину реки, на берегу выпив все, что принесли этой ночью на берег, когда пришли с девушкой, хорошей такой, ко всему готовой, и говорят: Светка – я сейчас, сплаваю, а Светка говорит – хочешь, я пойду с тобой поплаваю голенькая, и там, у буя, ты узнаешь, как у меня все узенько там? Но герой говорит – нет, Светлана. Я сам сплаваю. Это мое дело. Жди здесь.
И пловец плывет. Река – сестра ему. Он плывет легко. Взмахи уверенные, ритмичные. И вот он на средине. Теперь над ним – только ночь и звезды, и уже не нужна Светка, у которой узенько там. Он говорит звездам: прощайте, звезды. И еще над ним луна, луна сестра ему, и пловец говорит: луна, ты хоть и холодная, но красивая, я всегда тебе прощал, что ты холодная, потому что ты красивая, ну, что еще сказать, спасибо тренеру и всем ребятам, кто за меня болел, и он выдыхает воздух из своих безразмерных спортивных легких, и сам становится не легче, а тяжелей воды, и погружается в темно-зеленую массу, и ложится на дно, как камбала, и больше не всплывает, река забирает его. Река – сестра ему, река – женского рода.