До конца пути просидела, бездумно таращась в стену купе. Покачивалась туда-сюда и жалела себя. Разве так должна начинаться самостоятельная взрослая жизнь? Нет, не так. Это у меня всегда все только так и никак иначе. Везучая я.
Выйдя на перрон: руки в карманах, без сумок и прочих мешающих и ненужных вещей, — глубоко вдохнула воздух большого города и постаралась внимательно оглядеться. За остаток пути я все-таки придумала, на свой взгляд, неплохую схему действий.
Моя цель — академия, там я и узнаю про общежитие, и позвонить смогу, и кое-какие документы восстановлю. Проехаться до нужного места можно и зайцем.
Пока стояла на месте и, вытянувшись на носках, высматривала нужное мне направление, люди огибали меня разношерстным потоком, задевали и подталкивали. Мда, со спокойным и уютненьким вокзалом в провинции общего мало.
Люди, как на конвейере, двигались быстро и слаженно, малейшее промедление с твоей стороны — и становишься помехой. А их надобно устранять: помехи мешают общему продвижению. Что совершенно не удивительно, мешающим элементом стала я. Не была готова к такому стремительному началу. Вернее, продолжению, которое оказалось под стать началу.
— Чего стоишь, как столб, — пробасил кто-то над ухом, — двигайся с дороги давай!
Не очень вежливо меня толкнули. Пролетев два шага, врезалась в чью-то сиреневую спину.
— Ей! Ты "цензура"! — произнесла спина, разворачиваясь.
Я, как неуклюжий щенок увертывалась, от чужих тел. Вот была бы повыше, растолкала бы всех и нашла нужное мне направление. Увидела бы что-нибудь, кроме возвышающихся вокруг спин.
Сиреневая куртка оказалась спереди синей. Человек оглянулся и на ходу бросил:
— Понаехали!
Конечно, понаехали, это же вокзал!
Мне больно наступили на левую пятку, скорее всего оторвав подошву от стареньких, но любимых мокасин. В это же время под правую коленку ткнули какой-то палкой. Когда я машинально наклонилась потереть саднившее место, заехали локтем в скулу.
Из глаз сами собой потекли слезы, хотя плакать уж и подавно нет ни времени, ни места. Из-за слез перестала вообще что-либо видеть и, конечно, споткнувшись о чью-то ногу, упала на грязную, оплеванную плитку. Разодрала ладони до крови, больно ударилась коленями и измазала гордость в этой самой слюне, покрывающей серый пол. Еще к ней, к гордости то есть, прилипли очистки от семечек и драная жвачка, которая, чувствую, долго не отлипнет. Бедная моя гордость.
Села, уже не заботясь о чистоте одежды, на дорогу и посмотрела на руки. Слезы капали, не переставая. Чтобы не пропадали зря, подставила ладони так, чтобы влага промыла ранки. Больно. Сморщилась и зашипела от жжения.