нет. В итоге я почувствовала себя плохой матерью.
– Честное слово, я ничего не знала до самого отъезда… – Я немного колеблюсь, но какой теперь смысл врать? – Да, мне было известно, что в поход пойдут Бретт и другие ребята, но об участии Леннона я понятия не имела. До самого конца.
– Но вы, я так понимаю, помирились. Это ведь был не дружеский поцелуй.
– Нет, не дружеский.
Мама шмыгает носом:
– Я всегда знала, что ваша дружба перерастет во что-то большее, это был лишь вопрос времени. Знала по тому, как он на тебя смотрел. И как смотрела на него ты…
– И что в этом плохого? Ты должна радоваться. Леннон же тебе нравился.
– Он и сейчас мне нравится. Хотя если по правде, то совсем чуть-чуть.
– Тогда в чем проблема?
Она ничего не отвечает, лишь гладит Андромеду, которая запрыгивает на кровать и пытается влезь в наш разговор.
Отлично. Мама не хочет со мной говорить. Тогда и я не буду. Вынимаю из рюкзака портативный телескоп и кладу на пол. Проверяю все детали. Какая глупость – я несколько дней таскалась вверх-вниз по горам, но так и не воспользовалась этой чертовой штуковиной.
– Вы с Ленноном провели много времени наедине, – наконец произносит мама, – надеюсь, вы вели себя благоразумно.
– Да, благоразумно.
Она издает какой-то тихий звук и делает резкий выдох.
Я не имею желания сейчас об этом говорить. Кладу фотоаппарат рядом с телескопом и перевожу разговор в другое русло:
– У нас было полно времени поговорить обо всем, что вы хранили от меня в секрете.
– Зори…
– Ты знала, что прошлой осенью у него умер отец? – со злостью спрашиваю я.
Мама в изумлении смотрит на меня:
– Адам?
Значит, она тоже не в курсе. От этого, кажется, почему-то только хуже. Неужели мы настолько погрузились в свои мелкие проблемы, что даже не поняли, что в нас нуждаются соседи? Эта мысль поднимает во всем моем естестве волну боли.
– Да, – говорю я, – Адам умер. Можешь это произнести. Покончил с собой в октябре прошлого года. И никто из нас ничего не знал, потому что папа рассорил наши семьи.
Она закрывает ладонями лицо, тихо стонет, потом встает с кровати и начинает мерить шагами комнату.
– Поверить не могу.
– А ты поверь, – говорю я, – представь себе, каково было Леннону. Когда мы только сюда переехали и я горевала, он был рядом. А он все время оставался один, пытаясь справиться с горем. Как же все это несправедливо…
У меня дрожит голос, и я вынуждена на миг умолкнуть.
– Но из нас никто ничего не знал только потому, что папа был слишком занят – трахал на стороне какую-то цыпочку и тщательно пытался скрыть этот факт.
– Не говори со мной в таком тоне, – резко бросает она.