— Расскажи мне что-нибудь, — произносит он, удивляя меня.
— Что? — Я откладываю ручку и откидываюсь на спинку стула. — Что ты хочешь знать?
— Какая у тебя специализация? — Он вскидывает руки, прежде чем я успеваю ответить. — Подожди, не говори мне. Начальное образование?
— Нет. Попробуй еще раз.
— Раннее развитие ребенка?
— Нет.
Но я удивлена, что он действительно знает, что это такое.
— Хммм. — Эта гигантская рука потирает щетину на точеном подбородке. — Детская сестринская помощь.
— Нет. — Моя голова сама собой склоняется набок, и я, прищурившись, смотрю на него сверху вниз, оценивая его искренность. Смотрю в эти тревожные, мрачные глаза.
— Почему ты так уверен, что моя специальность связана с детьми?
— Ну, — медленно протягивает он. – Разве это не так?
Я смеюсь.
— Так.
Он откидывается на спинку стула с самодовольным, удовлетворенным выражением лица.
— Я так и знал.
— Н-не надо задирать нос, — говорю я, смеясь. — Ты все еще не догадался.
— Всегда есть причина для самоуверенности. Для меня это встать с постели утром.
Мы оба молчим после этого комментария, ни один из нас не знает, что сказать. Я молчу, потому что не доверяю себе. Я чувствую, что предаю себя, не спрашивая о той ночи, когда он практически выгнал меня из своего дома и поставил в неловкое положение.
Знаю, что должна спросить, с тех пор это не выходит у меня из головы, но не знаю как. Даже после четырех дней и трех ночей, когда мне нечем было заняться, кроме как думать об этом.
Дело в том, что я не уверена, что его волнует, как я себя чувствовала, когда меня выпихнули из дома. Как мне было неловко.
Как я плакала всю дорогу домой.
— Эй, Вайолет.
Зик стучит карандашом по столу, чтобы привлечь мое внимание.
— Хммм?
— Мы друзья? — Желтый карандаш завис над его блокнотом, и он снова начинает что-то писать, стараясь не смотреть в глаза. Вопрос сорвался с его красивых губ так небрежно, словно он только что попросил меня передать соль за обеденным столом.
— Что?
— Мы. Друзья.
Вот оно. Это мой шанс.
Скажи это, Вайолет. Скажи: «Мои настоящие друзья никогда бы не опозорили меня так, как ты».
Скажи их, Вайолет, скажи эти слова.
— Неужели? — Тихо спрашиваю я, ненавидя себя за трусость и неспособность сказать то, в чем так отчаянно нуждаюсь.
— Это ты мне скажи. — Его низкий баритон, мягкий, осторожный.
— Я- я думала, мы начинаем становиться друзьями.
Вот. Я сказала это.
— Ты думала? — Я вижу, как он осторожничает, мускулы на его челюсти плотно сжаты. Он знает, что это нечто большее и просто не может заполнить пробелы сам.
Я кладу ручку, сложив руки на столе перед собой.