Все, забраться на пригорок — и вот он дом, моё уединение, берлога, в которой можно зализать раны, свернуться калачиком и поскулить в своё удовольствие. Но эти последние метры машина визжала шинами, они проворачивались в подтаявшем снегу, увязая все глубже. Вскоре я поняла, что застряла окончательно и бесповоротно.
— Приехала, — констатировала я факт и заглушила мотор.
Темнота сгущалась, вдобавок ко всему зарядил первый в этом году дождь. Нудный, наверняка промозгло холодный. Выходить и проверять не хотелось. Я потянулась назад, нашарила в пакете бутылку, открыла, отхлебнула прямо из неё. Рот, затем горло обожгло, я поперхнулась, чувствуя, как по животу разливается тепло. Откинула голову, закрыла глаза. Теперь можно жалеть себя и не думать, что кто-то увидит, не ловить в чужих глазах жалость. Я ненавижу, когда меня жалеют. Ещё один глоток, и можно поплакать. Открыла бардачок, где, как я помнила, лежала пачка сигарет Антона. Я возила её с собой все эти дни, бог знает зачем, может, воображала, что Антон где-то рядом? Просто вышел на минутку, сейчас вернётся с букетом цветов, он любил сюрпризы, любил дарить цветы часто, без повода. Мазохистка я. Пачка лежала там же, куда ей деться? Неловкими, негнущимися пальцами, едва не сломав, достала сигарету, прикурила. Зажигалки не было, зато были спички. Они так красиво горели, что я сожгла пять штук подряд. Сигаретный дым был горьким, невкусным. Но я же мазохистка и поэтому упрямо продолжала его вдыхать. Дым приносил не меньшее опьянение, чем виски. Хотелось плакать. Так, как никогда за последние дни. Но гадкие слёзы, которые пугали меня своим несвоевременным появлением, сейчас упрямо не хотели течь.
— Нет, ну что за жизнь такая поганая? — спросила я сама у себя. Ответа не нашлось.
Дождь все также тарабанил, машина стремительно остывала. Мне было странно хорошо, сидеть в холодной машине, пить из горла жгущий виски, слушать дождь. Вот именно этого я и хотела, эта передышка мне была необходима. Я достала телефон — связи ноль. Посветила на бутылку — выпита почти четверть.
— Нет, жизнь штука хорошая, — решила поспорить я сама с собой.
Открыла дверь, вышла на улицу. Ноги провалились в снег почти по колено. Он был ледяной и насквозь мокрый. С неба сыпалась мелкая морось, которую и дождём язык назвать не поворачивался. Я подумала и прикурила ещё одну сигарету. Отхлебнула виски, захлопнула дверь и, проваливаясь в снег, пошла наверх, на пригорок, туда, где за старыми яблонями и вишнями стоял дом, который достался мне в наследство и который был мне не нужен. Красивый высокий дом, который стоял тут уже почти двести лет.