— Не особо. Мне все равно здесь… не по себе.
Надо же, какой стыдливый…
— А-а-а, — я кивнула. — Понятно, — и посмотрела на потолочные факелы: — Схаали, хватит. Не прячься, я давно тебя заметила.
Эраш, пододвинув стул, тоже взялся за ложку. Я глазом моргнуть не успела, как опустели и его плошка, и полкотла. Растущий молодой организм и пережитый страх требовали подкрепления, и, пока я доедала свой суп, парень порылся в шкафах, добыл краюху хлеба и без смущения ее сжевал, запивая чаем. Из голубых глаз почти ушла даже настороженность, а цвет ауры стал обычным серым.
— Подобное всегда происходит с излишне чувствительными и эмоциональными темными, — монотонно объясняла я, со скукой глядя в потолок. — Здесь тьма снаружи, а там, в обычном мире, она внутри нас. Но корежит от ее излишков точно так же. А излишки тьмы появляются тогда, когда ты позволяешь себе слишком много чувствовать и накапливаешь эмоции. Да, и либо ты убиваешь в себе излишнюю эмоциональность, либо она убивает тебя и тех, кто тебе дорог. Плох тот темный, который не умеет держать себя в руках и живет чувствами. Плох… и опасен для окружающих. Перешагивать через всех — и через себя, — это первое, чему мы учимся, принимая силу.
— Знаешь, а я вспомнила тебя… Мы были знакомы прежде, — и добавила еле слышно: — Когда-то ты училась здесь… Давно, так давно, но я узнаю тебя. И я помню.
— На все есть свои причины, — меланхолично заметила наша дымчатая собеседница.
Повесив плащ на спинку стула, а суп в котле — над огнем, я удалилась в соседнюю комнату и быстро переоделась в сухое. В комнате же, оказавшейся погребом, нашла бутылку неплохого вина и, вернувшись на кухню, разлила его по двум кружкам, подсунув одну под нос Эрашу:
— Сердца у тебя нет, — проворчал в ответ он.
И веско добавила:
— Может, объяснишь, чего боишься? Почему лезть в одиночку в хранилище ты не побоялся, а здесь, рядом со мной, в безопасном месте, дрожишь и трясешься? В чем дело?
Мой собеседник красноречиво вздрогнул и съежился.
Устремившись к воротам, я волоком тащила за собой Эраша, у которого от усталости заплетались ноги, а центральная башня с подозрением взирала на нас серебристыми провалами многогранных окон. И, подходя к воротам, я действительно почувствовала на себе чей-то взгляд — чужой, внимательный, пристальный, изучающий, проницательный. Я настороженно осмотрелась, сжав в кулаке паутинное заклятье, но… Ощущение странного взора дрогнуло и пропало, растворившись в скрипе отпираемых врат. Я перевела дух и расслабилась. Что ж… Нас ждут.
— Конечно, — невозмутимо отозвалась я. — Мы оба темные… в той или иной степени, и этот город — наш дом. Идем.