Ближе к вечеру принесли вареный картофель и чай. И то, и другое оказалось отборной гадостью. Картошка походила на голый разваренный крахмал, а чай — на воду, отжатую из половой тряпки. А после ужина гранны отвели седовласую на суд, и мы ее больше не видели. Фиалка проронила, что та избила своего мужа сапогом за то, что он ночевал у другой женщины. Правильно, в общем-то, сделала.
Всю ночь я не могла заснуть. Тонкое одеяло не спасало от пронизывающего холода: меня знобило и колотило. Очень болела шея. Я думала об отце, что останется один, об Эстер, которую теперь никто не покормит с руки, о своей горькой судьбе и о том, как одна глупая случайность может перевернуть жизнь с ног на голову. О грандиозных планах, которым не суждено сбыться, и о несчастных девушках, что получат в эту ночь стигму. Ничто и никто не спасет их от отбора: даже если спрятаться вздумают — отыщут! Некоторые пытались бежать, сводили стигмы и даже магическую защиту ставили — не помогло… Всех отловили.
Мы могли спасти их сегодня. Даже тех, кто мечтает об отборе, как о чемодане золотых. Но не получилось…
Интересно, что лучше: стать женой принца, а потом всю жизнь видеть его слащавую рожу в своей постели, или сгнить в темнице за правое дело? Мысль крутилась в голове, как червяк-мозгоед, но найти ответ так и не получилось.
Сон сморил меня лишь когда в оконце забрезжили первые лучи рассвета: розоватые и робкие. Видения были поверхностными и беспокойными. Я то и дело просыпалась со стоном на губах и тут же снова проваливалась в вязкую, холодную пустоту. В этих обрывках снов я стреляла из лука в толпу дерущихся людей, но непременно попадала по своим.
Когда утро проникло в камеру, чьи-то руки убрали мою челку со лба и накинули на меня еще одно одеяло. Распахнула глаза, но увидела перед собой лишь дрожащую муть.
— Лежи, — грубо проговорил знакомый голос. — Сейчас лекаря позовем.
— Зачем мне лекарь? — простонала я, и размазанные образы задрожали перед глазами.
— Э-эй! — пронеслось в отдалении. Кто-то отчаянно молотил металлическим предметом по решетке. — Начальник! Зови-ка лекаря, тут новенькой хреново!
Я то открывала глаза, то проваливалась в густую темень, звенящую голосами. И даже не услышала, как в камеру вошел лекарь: лишь разглядела его большое и открытое лицо сквозь марево болезненной мути, похожей на дым из шашки.
— Что-то болит? — он брезгливо коснулся моего лба двумя пальцами.
— Ше-е-ея, — простонала я.
— А ну-ка, приподнимись!
Села с трудом. В голове звенело так, словно внутри разорвался снаряд. Я даже не ощутила, как руки лекаря собрали мои волосы и перекинули через плечо. Лишь спустя пару секунд его пальцы сдавили кожу на шее, и я заорала от сумасшедшей боли. Боль была везде: текла по плечам, стреляла в голову, спускалась огненным потоком к пальцам. С меня словно спускали шкуру живьем!