От меня не укрылось, как испуганно дернулся кудрявый гайкин шеф в сторону двери, когда мы с ней вошли в комнату. Но Пророк остановил его:
— Серафим Гидеонович, Антон знает о цели нашей поездки. На всякий случай предупреждаю вас — если завтра мы не приедем к обеду, сюда к вечеру примчится целая армия, которая камня на камне не оставит.
— Да я не… я просто… насчет ужина распорядиться, — потерянно, чуть ли не шепотом, проговорил он.
— Мы не будем ужинать. Не стоит беспокоиться.
— Лучше дайте нам какие-либо лекарства и воды с бинтами, — кровь капала на пол, а Регина бледнела всё больше, так, что казалось, вот-вот рухнет в обморок. Ее шеф все-таки выскользнул за дверь, а я взглядом показал одному из бойцов следовать за ним, чтобы не вздумал дурить.
— Пророк, может, перевяжем ее и поедем к себе?
— Серьезная рана?
— Да не так, чтобы серьезная — крыса укусила — пусть бы Рыжая посмотрела, вдруг какой укол сделала… от бешенства там.
— Хорошо. Перевязывай и поедем.
Он ничем не показал свое недовольство и уж тем более расстройство, но я почему-то подумал, что Слепой не хочет возвращаться, он всем сердцем рвется к Новгороду. Я решил отвести Регину к нам, а утром, как и собирался, отправиться за Мастером, которого до сих пор мысленно звал исключительно Сашей.
Пророк вышел с гайкиным шефом, который старательно отводил глаза от раненой Регины и делал вид, что он не причем.
Перевязка не заняла много времени — промыв рану, я смазал края ранок зеленкой, перетянул руку чистыми тряпками, к бинтам, похоже, не имеющими никакого отношения. Регина ничем не показывала, что ей больно — терпела, ни разу не дернувшись, хотя укусы были глубокими, края ранок — рваным, а рука заметно припухла. А я, обрабатывая, перевязывая, смотрел на ее пальцы, на мозоли на ладонях, на въевшийся, не отмывающийся мазут, на очень коротко обрезанные ногти и думал о том, как же много ей приходится работать, как трудно живется вот этой одинокой женщине с тонкой девичьей фигуркой и полными боли огромными карими глазищами. Мне было так жаль ее, что, не подумав о последствиях, я неожиданно для самого себя прижался к ладошке здоровой руки губами и удивленно отметил, что она не вырвала руку, что сидела все также спокойно передо мной. А когда отстранился сам, собираясь встать и идти вместе с ней к машине, она вдруг положила ладонь на мою щеку — несмело и медленно, заставляя мое сердце сжаться от нежности к ней, от желания вновь стиснуть в своих объятиях, прижать к себе изо всех сил и держать так всю жизнь.
Я сам не понимал, что со мной происходит — мне нравились разные женщины, многие, а иногда и несколько сразу, я легко завоевывал их и легко расставался, чаще по своей собственной воле. Только однажды несколько лет назад я был готов жить вместе с женщиной, стать парой, семьей или как там сейчас правильно было бы называть подобные союзы. Но Маша ушла к другому, не сумев смириться с моими интрижками на стороне. Вот тогда-то впервые я почувствовал что-то похожее на чувство.