Ребята с камерами снимали и картины, иногда подсвечивали себе что-то, и я подумала: интересная, наверное, работа.
Может, стать оператором?
Журналистка и еще что-то говорила, я не слушала, только смотрела в кадр и, тем самым, производила, наверное, очень зловещее впечатление.
Когда журналистка протянула Светке микрофон, та только рассеянно улыбнулась, но, чуть погодя, все-таки заговорила:
— Спасибо вам за то, что приехали сюда. Для меня знание о том, что люди увидят мои работы, увидят меня, пожалуй, самое ценное из всех, что я приобрела, болея.
Кажется, Светка заготовила только эту фразу, дальше она стала запинаться, потом сказала:
— И вообще надо обязательно снять Толю. Он мне очень помог. Он многим помогает. Толя! Толя, иди сюда!
— Да че со свиным рылом-то в калашный ряд?
Но Светка так доверчиво протянула к нему тонкую руку, что Толик влез в кадр.
— А ну да, — сказал он. — Да все равно вырежут.
Но Светка поцеловала его прямо перед камерой.
С этого момента я чувствовала себя ужасно. Потом журналистка еще спрашивала что-то у мамы с папой, как у куратора и спонсора выставки, и мама изредка подталкивала меня локтем, чтобы я тоже выступила, но я стояла и молчала.
Когда журналисты закончили с нами и отправились к заместителю мэра Верхнего Уфалея, я подумала, что все как-то местечково и вообще мне не нравится.
Подошел пузатый дядя Леша, принялся вести с родителями светские разговоры и спрашивать меня, кем я хотела бы стать. Я отвечала:
— Сейчас в раздумьях.
И:
— Я ищу для себя варианты.
Только этими двумя фразами, ему было достаточно. А Толик и Светка все это время рассматривали ее картины, крепко обнявшись.
Когда мне удалось улизнуть, я прихватила с собой бутылку малинового вина и заперлась в кабинке туалета.
Кабинок было две, так что, я надеялась, что никто не будет ломиться в мою.
Я опустила крышку унитаза, устроилась поудобнее и сделала большой глоток сладкого и терпкого малинового вина. Белая кафельная плитка под моими ногами стала почти сплошным полотном из-за слез.
Свет был яркий и злой, я все время терла глаза, кроме того меня раздражало гудение бачка. Ну, хотя бы чисто.
Я чувствовала такую зависть, такую злую ревность, и я так презирала себя за это.
В конце концов, разве Светке не отпущено так мало времени, и разве я не должна быть доброй и мягкой с ней, даже в мыслях?
А я ее ненавидела, и ненавидела себя за то, что я ее ненавижу.
Я выдула полбутылки вина, голова заболела, меня подташнивало, и я продолжала плакать от обиды на весь мир: от того, что я недостаточно талантлива, от того, что меня не любит Толик, от того, что я не умираю, и никто меня не жалеет.