Ох, уж ты, батюшка наш,
Дон Иванович.
Ой, да православный ты, наш Дон,
Да, Дон,
Дон Иванович...
Тихо, не в полный голос - чтобы не растерять нежности, Санька поет эту песню, когда совсем невмочь от шелеста и песчинок, и свирепого воя бури. Кажется ему, Саньке, что неторопливая, величальная песня плавно, как воды Дона, проплывает над пыльно-каменистым Афганистаном, над чахлой, выжженной землей...
Сам Санька не радист, а механик из мехбата, один из тех, кто во время следования колонны автомобилей по дружественной территории помогает поставить машину на колеса, если она случайно попадет на мину или будет также случайно обстреляна. Правда, редко удавалось восстановить машину - не птица Феникс она, из пепла не восстанет.
Дружок - ростовчанин Юрка позволял иногда повертеть ручку настройки приемника - может повезет поймать ростовскую волну. Удача, конечно, редкостная, но возможная, потому что приемник в полку мощный. Да и не всегда это можно было. Война! Рация должна постоянно быть занята военной работой. Поэтому Санька забегал еще и попеть хотя бы немного, потихоньку, хоть так коснуться земли родной - душой.
Санька поет, а Юрка тихонько подтягивает так, как пели их предки - донские казаки, мыслями, сердцем переносясь в родные станицы, родившие их, воспитавшие бесстрашными, ловкими, привившие им любовь к хлебным привольным степям, разнотравью, лошадям, к вольному гордому краю.
Тосковал Санька редко. Обычно, в ротной палатке, на отдыхе брал в руки гитару и пел на потребу публики разные песни веселые, шутливые, даже и похабные приблатненные, прославляющие удаль и ухарство ростовских жиганов откровенно тюремный фольклор. Но когда не было долго писем из дома, когда погибал дружок из автобата или когда поднимался сволочной "афганец", тогда Санька акапелло, то есть без гитары, пел эту свою песню родной земли.
Ой, да растерял наш Дон
Сыновей своих,
Ой, да, растерял, да, ты,
наш Дон,
Да, Дон,
Ясных соколов своих...
Выводил, закрыв глаза, чисто и ясно Санька, и все притихали, понимая, что у него тоска, и, уважая это чувство, слушали. Слушали краснодарец Сашка Куц, ставрополец Димка Соколов, даже хитрый верткий узбек Марат Касымжанов, никогда не унывающий, веселый, и тот притихал, слушал, думал о чем-то своем.
Только один циничный, туповатый, здоровенный Ефим Качин, успевший, по его словам, оттянуть небольшой срок за "хулиганку", не имеющий за душой ничего святого, шипел недовольно:
- Во, блин, развылся! - и, считаясь с волей большинства, выходил из палатки:
- Цыплак! Слюни распустил. Казак сраный. К мамке на колени захотел. Здеся тебе не тама. Здеся тебе Афган, мать твою...