- Какое счастье для нас, - сказал ее собеседник, - которые услышим вас раньше.
- Нет, - сказала она резко, - для меня, которая скорее отправится спать.
И она отвернулась от молодого человека, озадаченного жесткостью этого странного ответа, чтобы с такой же любезностью поговорить с синьором Фигоном, который здоровался с ней в свою очередь. Дерзость тех фраз, которые вырывались у нее, обыкновенно такой приветливой и любезной, ясно доказывала, что она почти не владеет собой.
Что только будет она способна выкинуть, если г-жа де Бонниве, будет, как того заставляла меня опасаться ее манера держать себя с Жаком в эту самую минуту, слишком открыто кокетничать. Мои опасения сразу достигли пределов. Я понял, что, настаивая на том, чтобы Камилла появилась на этом вечере, жестокая женщина предполагала не только усыпить навсегда подозрения своего мужа. Для этого она рассчитывала на другое оружие. Нет. Господствующей чертой ее неумолимой натуры было тщеславие, а этому тщеславию было угодно иметь в своей власти актрису, для того, чтобы отмстить ей за два унижения - оскорбительное геройство в квартирке и возвращение счета за браслет с распиской священника церкви св. Франциска Ксавье! Оскорбленная в самых сокровенных сторонах женской обидчивости, она дала себе слово продержать свою соперницу в течение двух или трех часов у себя за плату, чтобы заставить ее непристойно гореть самой сильной и беспомощной ревностью, с тем, пожалуй, чтобы простить ей после этого мучения, простить ей, забыть ее, а с ней и писателя, которого она отбила у актрисы. Он уже более не интересовал ее теперь, когда он не представлял для нее больше другой женщины, счастье которой можно разбить. Она не замедлила доказать это, а также и то, что фат напрасно хвастался, будто пробудил в ней сладострастие любви. Несмотря на столько волнений, полных такой жгучей тревоги, она вышла из его объятий столь же бесчувственной, столь же чуждой восторга, наполняющего все существо, превращающего кокетку в рабу и подчиняющего ее мужчине, вызвавшего в ней опьянение страстью. В течение этого вечера, однако, она держала себя так, как будто она любила Жака. Желание мучить ту, которая так странно спасла ее и оскорбила, было так сильно в этом сердце, пресытившимся, прежде чем оно умело испытать чувство, что равнялось физическому наслаждению. В этом я убедился тут же, глядя уже только на то, как она разговаривала, и пробираясь к тому месту, где она, улыбающаяся, сидела с Жаком, причем меня остановил сначала Машо, затем Миро, потом Бонниве.