В гостинице, куда его привезли с железной дороги, он наскоро выпил чашку бульону и лег. Его спутанные мысли убаюкали звуки музыки, долетевшей из парка кургауза… Он уснул. С той минуты, когда он видел исчезающую перед собой Жюли, он не выходил из состояния какой-то тяжелой грезы, почти такой же непробудной, как сон.
Он проснулся поздно, с пустой головою. Он стал смотреть на эти четыре стены меблированной комнаты, с кроватью оригинальной формы, со столом, шкафами и предписаниями на трех языках, висевшими на двери. Все это была Германия, это была разлука, это была добровольная рана, нанесенная им своему сердцу.
- Как! Я здесь… В Гамбурге… Я! Я!… Да ведь это сумасшествие! Что я буду здесь делать? Зачем я уехал? Это ужасно быть одному… Клара… Жюли… Я их бросил, бессмысленно бросил? И зачем? Боже мой, зачем?
Он понял всю бесполезность этого путешествия. Все, чего он боялся, все, что было для него хуже смерти, все это случится в его отсутствии. Клара, хоть бы и любила его, решится выйти замуж, раз он уехал, между тем, как если б он остался, то она быть может отказала бы в последнюю минуту… «И потом уехать на месяц, на два месяца, на год, это хорошо… А что же после? Разве не придется когда-нибудь вернуться, увидеть тех, кому я доставлял страдания и от кого сам страдал?… Разве тогда жизнь будет сноснее? Все будет определено… Я буду жить неопределенным, неизбежным… Не лучше ли было бы остаться там, подчиниться медленному течению обстоятельств и в тоже время дать им переделать себя так, как они переделают других?»
Он старался разбить эти мысли, как неприятельский редут. «Однако, - говорил он себе, - умно или глупо я поступил, но я приехал сюда для того, чтобы удалиться от присутствия тех, которые меня мучили. Надо пользоваться, по крайней мере, хоть этим удалением и попробовать взять себя в руки. Надо испытать курс забвения».
Он одевался, стараясь заинтересовать свой ум новизной местности. Он вспомнил свой приезд в Париж, после смерти матери.
«Тогда я также был грустен, я потерял все, что любил и не хотел больше жить. А однако же, я снова втянулся в жизнь».
Но какой-то голос отвечал ему:
«Тогда ты был на шесть лет моложе, тогда ты верил в будущее, в любовь, в искусство… Теперь все это кончено».
Он не хотел слушать этот безнадежный голос.
«Гамбург - веселое местечко. Здесь есть блестящий кургауз, прогулки, театр… Здесь можно лечиться. На это всегда можно убить часа четыре в день».
Эти противоречивые увещания самого себя вызвали грустную улыбку на его губах. Он уже сознавал, что время здесь будет тянуться медленнее и бессодержательнее, чем в Париже. В таком случае, к чему же это усилие, мучения этого отъезда? Он снова представлял себе слезы Жюли, текущие по бедному, нежному лицу, трепет этого тела, когда-то обожаемого и увы! - обожаемого еще и теперь, несмотря на все.