Мое сердце болело как проклятое. Но оно не было пустым. В нем была безнадежная острая обжигающая любовь.
Возродившаяся из пепла как чертов феникс.
А самый черный день был позже. На несколько месяцев позже, когда посреди лета вдруг пошел снег, и я уже знала, что телефонный звонок несет дурные вести, но все равно ответила. Любимая чашка с лисой звонко ударилась о кафель и раскололась на много мелких, острых как иглы осколков.
В тот день, когда я увидела его в последний раз перед тем, как гроб накрыли крышкой — в этот самый черный день моя любовь, пропитанная слезами, стала прочнее камня. Она заняла все сердце целиком, застыла, затвердела навеки.
Уже никто и никогда не смог бы вытеснить ее оттуда.
— Что, говоришь? Поцелую тебя и уйду навсегда в холмы? Не смогу снять кольцо, потому что стану твоей женой? Полюблю тебя так, как не умеют люди?
Мой сероглазый жених был до безумия красив. Нагота не тяготила его, серебро глаз сверкало яростно и остро. Злая насмешка пряталась в глубине черных, как ночь, зрачков.
Он думал, что переиграл меня. Что знает все о людях.
Но я подошла к нему, наклонилась, позволяя обнять себя изящным рукам, позволяя окутать летним полднем, вечностью и тенями.
На мгновение пожалела, что права. Мне так хотелось пить эту сладость вечно и не вспоминать о том, что когда-то мне было так больно, что я думала — умру от любви.
А потом поцеловала моего фейри из теней.
Это был лучший поцелуй в моей жизни, потому что в нем была горечь и сладость, утро первого дня весны и темная полночь Самайна. Обещание и воспоминание. Удовольствие и боль. Надежда и ярость. Веселье и злость. Бессмертие и возрождение.
Но в нем не было любви. Она так и осталась в моем сердце.
Когда я оторвалась от его губ, он улыбался.
Но прекратил, когда я легко сняла золотое кольцо фейри с безымянного пальца и вложила ему в ладонь.
Только люди могут любить тех, кто умер. Вечно.