Даже в такой момент Альберт не забыл про предохранение. Вот что значит, у человека холодная голова. И развитая экологическая ответственность — он относит завязанный узлом презерватив в урну, возвращается и сажает меня себе на колени. По черной воде убегает от нас лунная дорожка, и я смотрю на нее, чтобы не смотреть на него. А то он догадается про ожидание звонка, про мое счастье, про все.
— Когда ты обратно? — спрашивает он.
— Послезавтра.
Есть множество неумолимых вещей, и одна из них — чартерные рейсы из рая.
— Понятно.
— Останешься на ночь? — мое сердце замирает всего на миг, он не дает мне времени ни помечтать, ни умереть от ожидания:
— Нет, прости, совсем никак.
— Понятно.
Отель
Последний день под жарким солнцем. Последние соленые поцелуи океана. Последние бокалы «пина коллады». Последние сувениры: кофе, какао, ваниль, ром, сигары и миллион других мелочей для друзей и девчонок на работе. И для себя — вспоминать.
Десять раз перепаковываю чемодан, чтобы поместилось все-все-все; гиды не советуют брать кофе в ручную кладь, в нем часто провозят наркотики, поэтому на границе будут особенно придираться.
Вся взмокла, хочется плакать и не хочется думать о том, что будет завтра: холодные щеки, замерзшие пальцы, ледяная темнота по утрам, скользкие тротуары, тяжелая зимняя одежда.
Поставила на телефоне плейлист «для фитнеса» и заглушаю энергичным бодряком все мысли и чувства.
И не слышу тихий стук в дверь номера. Только оборачиваюсь и неожиданно вижу Альберта. Стоит, прислонившись плечом, белые брюки, белая рубашка, на этот раз застегнутая, но загорелая кожа просвечивает сквозь ткань. Сверлят насквозь синие глаза, да так, что больно там, где от них дыры на коже.
Но все, о чем я думаю — зима. Там зима, а значит не может быть такого счастья. Не выживает оно там, превращается в бытовую хтонь, в склоки и обиды, мелочное тиранство и истерики. Значит сейчас — последний раз.
Подхожу к нему, молчу, целую, расстегиваю рубашку, чтобы почувствовать горячую, зацелованную солнцем кожу. В глаза не смотрю — чтобы не увидел слез, не надо ему, он все не так поймет. И он не нарушает мои неозвученные правила — молчать и не смотреть в глаза. Только подхватывает на руки, доносит до кровати, вытряхивая по пути из платья, обнажая до конца, и сам раздевается, чтобы между нами было — ничего.
Его кожа пахнет солнцем и песком. Его волосы пахнут солью и морем. Его губы пахнут ромом и сигарным дымом. И где-то над всем этим — древесный и лаймовый аромат то ли парфюма, то ли его самого.
— Завтра летим? — он исполнил свое обещание и в наш последний раз я снова была в сапфирах. Мне стало нравиться это ощущение тяжелых драгоценных оков.