– Много уже написал?
– Три главы на машинке набито, четвёртую в тетрадке пока черновиком пишу.
– Дашь почитать?
– Может, потом лучше всю книгу? Нет, ну если настаиваешь, поделюсь с тобой копией, надеюсь, если ты её не заиграешь… Кстати, где конкретно твой отец работает? В городской поликлинике? Хороший врач? Только честно!
– Скажу так… К нему на приём записываются чуть ли не за несколько месяцев, – улыбаясь, с чувством едва скрываемой гордости за родителя сказал Валентин.
– Всё ясно… А может он мне пару пломб поставить? – спросил я, подумав, что такой уважаемый стоматолог всяко лучше, чем надо мной здесь будет издеваться приходящая врачиха.
– Договоримся, – улыбнулся Валя.
– Сколько это может примерно стоить?
– Папа за работу в поликлинике денег не берёт.
– Да? Хм… Ну да, у нас же бесплатная медицина, – пробормотал я, невольно переводя взгляд на джинсы собеседника.
Это была настоящая фирма́, качественные «Lee», не то что штаны Вороны, пошитые каким-то подпольным «кутюрье». Валентин, перехватив мой взгляд, смущённо потупился, закусив нижнюю губу, затем, покосившись на стоявшего метрах в пяти от нас и всё любовавшегося надписью на бочке Юрку, чуть ли не шёпотом произнёс:
– Своих самых доверенных клиентов папа лечит на дому. Но это легальный зубоврачебный кабинет, он платит налоги. Однако всё равно просил меня лишний раз не распространяться.
Легальный… Честно говоря, я не помнил, чтобы в СССР разрешали держать частные зубоврачебные кабинеты. Но не врёт же Валентин, зачем бы ему врать?! С другой стороны, что-то подобное я и ожидал услышать. Чтобы еврей, да ещё с золотыми руками стоматолога (я вообще не встречал в жизни никчемных евреев) не нашёл способа сделать жизнь свою и своих близких чуть лучше… И что он не афиширует свою деятельность, работает только с проверенными клиентами – тоже логично. Уж, думаю, дома работы ему и без рекламы хватает, а эти самые клиенты по сарафанному радио расскажут о нём таким же важным знакомым. Да, в общем-то, вряд ли простой советский обыватель с зарплатой в 100–120 рублей пойдёт лечиться за деньги. Думаю, поставить пломбу у Гольцмана-старшего стоит уж точно не трёшку. А вот настучать куда надо, обвинив дантиста чуть ли не во всех смертных грехах – это у нас могут.
– Можешь быть спокоен, я – могила! – так же тихо ответил я. – Слушай, с таким родителем ты бы мог легко и в институт поступить.
– А зачем?
– Ну как зачем?! Престижнее, чем какое-то училище, опять же, перспективы…
– Так я же музыку люблю! – Валя посмотрел на меня так, как смотрят на глупеньких детишек. – Родители хотели, чтобы я стал скрипачом, у меня все данные. Я в музыкальной школе скрипкой занимался. А в предпоследнем классе «заболел» гитарой, даже тайком от мамы с папой стал брать частные уроки игры, платил педагогу из своих сбережений, с денег, которые мне давали на карманные расходы. Даже умудрился вот эту «ленинградку» с рук купить, правда, прятать её пришлось в музыкальной школе. Ближе к выпускному во всём родителям сознался, папа просто за голову схватился. Но когда он понял, что я точно не хочу быть ни вторым Менухиным, ни даже первым Гольцманом – ему и маме оставалось принять мой выбор как должное. Тем более что я всё равно хочу поступать в вуз, правда, в музыкальный, после культпросвета поеду поступать в Московский государственный институт культуры. Впрочем, мне кажется, родители – и папа в особенности – не теряют надежды, что я когда-нибудь одумаюсь и снова возьму в руки скрипку.