Генерал возвращается спустя какое-то время. Уже без плаща, сменив парадный мундир на потертую кожаную куртку с металлическими кольцами. На нем все те же брюки из темной замши; высокие, до самых колен, грубые сапоги на шнуровке, и меч у пояса подмигивает мне кровавым отблеском огня в камине.
Он подтягивает кресло к камину, усаживается в него, устало протягивая длинные ноги, минуту ждет, а потом раздраженно бросает:
— Долго ты собираешься прятаться в моей постели, кхати? Нет, если ты предпочитаешь перейти к самым веским аргументам, то я готов, хоть и устал до печенок…
Я выпрыгиваю из кровати под его нарочитый хохот, переминаюсь с ноги на ногу, боком, как краб, сокращая расстояние между нами.
Тьёрд мола позволяет мне подойти на расстояние касания. Молчит. Даже почти не шевелится, только удобно укладывает руки на подлокотники и собирает ладони, словно собирается помолиться. На фоне живой руки, стальная кажется просто огромной, и в ярком свете огня хорошо видна мелкая россыпь царапин.
Я тоже молчу. Моя решимость внезапно скончалась.
— Кхати, - Тьёрд не поднимает голову, - я не буду трудить шею, чтобы посмотреть в твои глаза. А торговаться привык только лицо в лицо.
И слабоумному понятно, куда он клонит.
Предки наверняка оплюют мою голову, проклянут прах и лично выпросят у богов кару для той, что посрамила их честь, но это будет когда-нибудь потом.
А пока…
Я делаю еще шаг, становясь прямо перед генералом, и медленно, ненавидя себя сразу за все беды Севера, опускаюсь перед ним на колени, низко склонив голову, чтобы только не видеть триумфа на бледном лице Тьёрда.
— Глаза в глаза, - раздраженно рявкает генерала, и я быстро вскидываюсь.
У него глаза зверя, который почуял кровь и прекрасно знает, что добыча не уйдет далеко. Поэтому можно расслабленно идти по следу крови и дождаться, пока природа сделает остальное. Он знает, что теперь я обречена, и что лишь ему под силу вырвать меня из лап смерти. Знает – и откровенно наслаждается своей позицией сильного.
Ненавижу его.
Сильнее, чем когда-либо.
— Очень хорошо, кхати. Такой ты кажешься почти… милой.
Я знаю, что женская покорность всегда тешит мужское самолюбие, и даже гордые северные женщины охотно признают своего мужчину за главного во всех вопросах, кроме тех, которые касаются ведения хозяйства. Но то – мужья, которые заслужили это право любовью и подвигами во имя своей жены. Генерал же нарочно унижает меня, снова и снова показывает, что в его власти согнуть мне спину, поставить на колени и, богам одним ведомо, что еще он планирует у меня вытребовать, пользуясь тем, что я слишком сильно хочу жить.