Теперь я знаю, почему о генерале говорят так, будто он не смертный человек.
Он не сделал ничего, но полноводная река моей жизни только что высохла, а там, где она протекала, теперь вековые трещины, кости и прах.
Его нельзя назвать красивым. Разве что считать за красоту зарубцевавшийся исцарапанный клинок после тяжелого боя. Слишком крупные губы, слишком крупный острый нос, слишком выразительный росчерк шрама поперек всего лица. Длинные темные волосы с одной единственной белой прядью, но это не седина. Отшельнику немногим больше тридцати, если представить, что его можно обмерять годами моего мира. Там, откуда пришли халлары, не стареют и живут веками.
Я хорошо вижу алую паутину под его кожей, на правой щеке: тонкие нити пульсируют и вскоре гаснут.
Халлары – кто угодно, но уже давно не люди.
— Будешь прислуживать мне за столом, - решает Тьёрд и поворачивается спиной, как будто увидел достаточно, чтобы больше не утруждать свое чувство прекрасного попытками разглядеть красоту в безобразии. Подает руку Намаре - и сестра виснет на ней, словно это ее, а не меня он спас от смерти. – А ты будешь развлекать меня беседой.
Сестра благоухает, как цветок, зовущий пчел.
Улыбается, хлопает ресницами и, конечно, уже строит планы. Она всегда так делает, стоит на горизонте появится подходящей партии. А лучше Правой руки императора может быть лишь его Советник и он сам.
Еще немного – и Намара выскочит из платья, раскинет ноги, как потаскуха, и покажет захватчикам, каким «горячим» может быть северное радушие.
Меня от нее тошнит.
Наверное, поэтому, вопреки всякой воли, мой рот открывается, и я слышу собственный голос:
— Я не служанка, аэ’рим.
Он даже не утруждает себя поворотом головы, бросая будто бы совсем и не мне:
— Я знаю, кхати, но сегодня ты ею будешь.
[1] Кхет – на халларнском буквально «низкий человек», ничтожество.
[2] Кхати – женская форма слова «кхет»
[3] Аэ’рим (сев.) – уважительное обращение к людям из высшей касты.
Мой страшный сон наяву: в доме, где жили поколения моих предков, где в любви и ласке родилась я, где отец читал мне о великих героях Севера, а мать расчесывала волосы золотым гребнем, за главным столом сидят люди, недостойные быть даже грязью на моих сапогах.
А я стою за стеной, глотаю слезы и жду, когда чаша проклятого убийцы опустеет - и он окликнет меня, словно служку в дешевой таверне.
Если бы только у меня был яд, все трое давно были бы мертвы, а я – свободна.
— Гляди, что я припрятала. – Кухарка, Старая Ши, украдкой тычет мне в руку горсть засахаренных фруктов и орехов. – Ешь, пока злыдень не видит.