Я приподнялась на локте, чтобы смотреть на его лицо. Догадалась:
— От книги и произошел тот самый всплеск?
— Да, резкий скачок, — Ринс продолжал говорить бесконечно спокойно. — Отец убил мать, а потом и среднего брата. Примчавшиеся на помощь соседи смогли его уложить топором, но потом началась настоящая бойня. Я сквозь узкое подвальное окошко видел, как старые друзья режут друг друга, как прямо на улице насилуют женщин, поджигают дома с запертыми там людьми. Не имею представления, что стало с последним выжившим. Может, спятил и поспешил убраться с пепелища, чтобы утопиться в болоте. Иногда я жалею о своей хорошей памяти — я бы предпочел забыть, как бесы знают сколько времени трясся в подвале и мочился в штаны. Потом все-таки выбрался и пытался разбудить мать.
Спину обдало холодом, у меня даже руки задрожали.
— Айх, то есть всплеск черной магии может убить всех вокруг?
— Именно. Далеко не сразу я вспомнил о каких-то словах лекаря, его рассказы о чернокнижниках и смог их сопоставить с произошедшим. Решил, что каким-то образом всех проклял, а проблема была в моих глазах. Схватил обугленную головешку и прижал к глазу — она уже не горела, но стало невыносимо больно. Зашипели слезы, очень плохо пахло, до рвоты, а я все держал и держал. Такой же упрямый, какой иногда бываешь ты. Мне казалось, что если я прямо сейчас все исправлю, то мама проснется и сильно меня обругает. Ко второму глазу так долго прижимать уже не смог. Моя теперешняя сила воли уже не такая, как была тогда. Сейчас я бы уже смог сделать подобное, если бы пришлось, а тогда только ныл и не мог совладать с руками. Даже с одним глазом до конца не справился.
Тон Ринса ничуть не изменился, в нем не появилось напряжения, но о себе я того же сказать не могла:
— И что вы делали дальше?
— А что делать? Побежал без оглядки — в другую деревню, чтобы позвать на помощь, хотя никогда раньше не добирался туда пешком и в одиночку. Но был готов умереть на этом пути, только бы не остаться в тоске среди горы трупов. Левый глаз опух и не открывался, это мешало. В соседнем селе поначалу ужасались над моим обожженным лицом — спрашивали, какой же изверг такое сотворил с ребенком, а я в ответ мог лишь ныть и блеять. Повязки какие-то из травяной каши к глазам прикладывали, успокаивали. Но я за время пути немного пришел в себя, потому сообразил, что и с ними произойдет то же самое. Бабка там какая-то была — она ко мне с этими вонючими повязками и лезла, назойливая до раздражения, орала истерично и в слезы бросалась, а я испугался, что и она умрет. Вроде как определил для себя последнюю каплю: вот если и эта бабка с повязками из-за меня умрет, то после этого я и сам больше не смогу дышать. Потому как только появилась возможность, убежал уже и из той деревни. В лес. Лето было, тепло, а я вообще направления не выбирал. Там и жил.