Хорошо! Посмотрим теперь, что пишет Кармела. Она не такая простушка, как Аурелия, но зато слишком горделивая, слишком Алькорта, как она сама говорит, и поэтому она достаточно деликатна, чтобы не указывать на недостатки тому, в ком она их видит.
Письмо Кармелы начиналось с описания ее старшей дочери:
«Я должна тебе сообщить, что моя Луисана только и думает о тебе. „А почему моя тезка-тетушка, — спрашивает она меня поминутно, — не приезжает жить с нами?“ Можешь мне поверить, девочка души в тебе не чает. На этих днях она даже сама прибрала комнату, которую мы приготовили для тебя. Порой я слышу, как, играя, она разговаривает — это она ведет беседу с тобой. Она прелестна и с каждым днем становится все больше и больше на тебя похожей. Не далее как вчера на это обратил мое внимание Антонио, который часто нас навещает. Если бы ты только видела, как он разглядывает твою маленькую тезку! Он поистине прекрасный молодой человек, и все еще ходит в холостяках».
И уже в самом конце, так и не написав о своих домашних невзгодах, сестра добавляла:
«Здесь у нас ходят слухи о новых политических событиях, и, как мне сказал Антонио, очень может быть, что его переведут в Барловенто. Но ты пока об этом никому не говори ни слова».
Разумеется, Кармела не была такой дурочкой, как ее сестра, но Луисана прекрасно поняла, что они были заодно, заранее распределив между собой роли. Луисана тут же села писать им ответ.
Аурелии она написала кратко:
«Да, все так и есть, как ты сказала. И это мое последнее к тебе письмо. Не теряй времени и больше не пиши мне и ты».
А Кармеле, так же как она, иносказательно:
«Вели своей дочке выкинуть из головы мысль о том, что я когда-нибудь покажусь в приготовленной для меня комнате. Можете сделать из нее кладовку. Луисана для вас больше не существует».
Написав и запечатав письма, Луисана вдруг неудержимо разрыдалась — так она не плакала еще никогда в жизни.
Сесилио-старший, услышавший ее плач, поспешил к ней и стал ее расспрашивать:
— Что случилось? Почему подмокает Соль Семьи? Этого еще нам не хватало для полного несчастья!
Луисана протянула ему письма сестер. Лиценциат снял очки, прочитал письма и, вложив их в конверты, начал медленно рвать, приговаривая на манер Дон-Кихота:
— Блаженны времена, и блажен тот век, когда еще не было изобретено изготовление писчей бумаги! И пусть унесет ветер эти жалкие клочки в наказание за то, что посмели они затуманить ясное сердце — бриллиант чистой воды, играющий божественным светом. Осуши эти ненужные слезы и не дай ослабнуть в тебе воле, ибо тогда стены этого дома рухнут и погребут под собой останки людей, которых поддерживает твоя любовь и твоя добродетель, о благословенная дщерь этой жалкой семьи, которая избегла моего проклятия и анафемы только благодаря тебе. Осуши свои слезы, ибо ты не должна проливать их, и пойдем лучше прогуляемся. Нас зовет само утро. Я только что от Сесилио, он читает.