Для чванливого Антонио де Сеспедес, олицетворяющего звериную силу милитаризма, разгоревшаяся в стране гражданская война всего лишь смута, бесчинства недовольной черни. Напротив, Сесилио-старший, просвещенный и близкий к народу человек, не забывший уроков войны за независимость, смотрит дальше и глубже понимает смысл происходящего. «Неистребимое высокомерие в отношении к пароду, — говорит он Антонио, — не дает вам возможности попять сущность народных движений, вы схватываете лишь поверхностные явления…»
Когда же Антонио называет вождя федералистов Самору «простым поджигателем», лиценциат восклицает: «Поджигатель, ты сказал? Да ты должен назвать его божьим провидением. Ибо огонь появляется тогда, когда бог решает покончить со старым миром и сотворить новый, так сказал Сенека».
Эта мысль развивается и досказывается до конца Сесилио-младшим: «Совершенно верно. Такова демократия, рожденная в войне за независимость; грубой силой стремится она завоевать то, что когда-то было ей обещано, и тот, кто должен был выполнить это обещание, не сумел, не смог или не захотел этого сделать. Она грядет как неизбежность и как некая надежда — с факелом в одной руке, простирая другую к недоступному дару…
Под демократией я понимаю прекрасные человеческие возможности, которые заключены в поистине трагическом и величественном сердце народа. Вплоть до вчерашнего дня я был в рядах людей, ожидавших, что цивилисты претворят в жизнь эти животворные возможности; и если бы сегодня я мог еще питать какие-либо надежды, то, вероятно, возложил бы их на войну. В этой войне, которая будет самой жестокой, кровопролитной и разрушительной из всех войн, погибнут преходящие ценности и недолговечные человеческие жизни… Но в этой войне люди обретут самих себя, и это крайне важно для решения того великого вопроса, который мы порой с сомнением задаем себе: сможет или не сможет существовать далее эта страна?»
И разрешается этот спор лишь в перипетиях гражданской войны. Эпизоды войны даны романистом через восприятие мирных людей: и раскрытые в ужасе глаза ребенка, в жизнь которого ворвалась внезапно война, насилие, и эпическое спокойствие женщины, посылающей на войну последнего сына, и обезумевшая от горя мать, на глазах у которой убили ее детей, — все это походило бы на нагнетение ужасов, если бы не подчинялось определенной цели. Война — это всегда жестокость, но она неизбежна, — таков был вывод писателя.
Так что же гибнет и кто «обретает себя» в этой войне? Гальегос показывает, как на смену гуманизму ораторствующему, прекраснодушному гуманизму либерального барина, который открывает школу для чернокожих и отдает им в пользование пустырь, идет гуманизм воинствующий — он рождается в пламени, в жестокой борьбе. Порой кажется, что сам романист, отойдя в сторону, с затаенным страхом наблюдает разбушевавшуюся на страницах романа стихию народного гнева, драматический поединок непримиримых социальных сил.