Очень критично осматриваю себя в зеркале.
Платье измялось и, как ни пытаюсь разгладить руками, это помогает мало.
Особенно все плохо, когда Стас, естественно, без стука, входит в мою комнату и становится рядом со мной в зеркале.
Идеальный. В костюме под цвет глаз — серебряно-сером. С иголочки.
Ни пылинки, ни складочки, даже ничего не сморщилось — одежда идеально сидит на фигуре. Запонки платиновые с бриллиантами на манжетах рубашки на тон более светлой, чем костюм.
Я рядом с ним просто драная кошка, которая неизвестно, где валялась. Еще и губы разбухшие. И косметики никакой.
И белья нет под платьем, и это, между прочим, очень заметно. Оно облегает слишком сильно. Безумно натирая истерзанные им вчера соски…
Никуда бы в таком виде в жизни бы не вышла. Но, увы, выбора у меня никакого.
— София?
Никакого намека на пошлость. Только наблюдаю в зеркале, как алчно полыхнули его глаза, когда встал рядом, а после взгляд опустился на отражение моих губ в зеркале. Так жадно, будто уже сто раз впился в них своим ртом. Даже уголки его рта дернулись. А меня залило пунцовой краской.
Да что ж такое?! Он только посмотрел, — а меня уже прошибает током!
Нехотя опускаю руку на его согнутый локоть.
Так и выходим из комнаты, а после и из дома, под локоток, как самая настоящая пара.
Санникову удается даже не говорить пошлостей и гадостей, даже на расстоянии приличном держится, так, что в остальном наши тела не соприкасаются.
Называет водителю адрес, захлопывая за мной дверцу машины и садится на переднее сидение. Давая мне наконец возможность выдохнуть. Он ничего не сказал, ничего не сделал, но смотрел на меня так, что почему-то казалось, что набросится прямо в машине. И непонятно, — для того, чтобы изнасиловать или чтоб шею свернуть. Его взгляд, кажется, красноречиво обещал и то и другое.
Мы проезжаем до боли знакомые, родные улицы.
И сердце снова мучительно сжимается.
Смотрю на пеструю шумную жизнь, что когда-то была частью меня самой сквозь затемненное тонированное стекло чужой машины. Не просто чужой. Принадлежащей тому, кто ненавидит меня, но и так же теперь управляет моей, ставшей будто чужой жизнью.
После потери отца, в этой бесконечной бедности, в проблемах, а после со свалившейся на нас болезнью Маши, было совсем не до воспоминаний. Не до сожалений и тоски по тому, чего не вернуть. Нам надо было выжить. Выстоять. Справится. Хоть как-то. Но вот теперь… Узнаю знакомые витрины. Мельтешащих знакомых, с которыми так часто вместе проводили время, смеялись и даже делились мечтами, планами на жизнь… И в сердце проворачиваются ножи.