— Скажи правду, Софи-ия! — вдруг резко наматывает мои волосы на кулак, дергает голову назад, заставляя посмотреть ему прямо в глаза. — Скажи, что хочешь этого! Хочешь больше всего на свете… Вся горишь!
— Нет! — выплевываю ему в лицо, пытаясь сжать ноги.
Но Санников уже дергает мои бедра на себя, продолжая удерживать мою голову запрокинутой второй рукой.
— Да, Софи-ия, — его палец пронзает меня внутри, резко вбиваясь в середину.
И я все сжимаюсь вокруг него спазмом, обхватывая полностью.
— Нет, Санников. Нет!
Изо всех сил впилась руками в стол, чтобы не упасть, когда он одним рывком разорвал на мне тонкие трусики, потянув ласкающее кружево между ног, задевая все складочки и клитор.
Второй рывок, — и он срывает лифчик. Сжимает кружево, водя им по моим соскам. А его палец внутри меня, — на максимум. Замер, добавляя к нему второй, водя внутри меня пальцами по кругу, задевая какие-то немыслимые точки у меня внутри.
— Да-а, Софи-ия, да-а! Ты же хочешь этого! Все мокрая, ты вся течешь. Скажи мне это! Скажи!
— Нет! — хриплю, извиваясь под его руками. Уже содрогаясь снизу судорожными спазмами. По-прежнему оставаясь с запрокинутой вверх, к его лицу головой, хотя он больше и не держит.
Не могу отвести взгляд от его безумных сейчас, бешеных, пьяных глаз. И от них меня прошибает волной запредельного чего-то еще сильнее, чем от всех его прикосновений.
— Да, София! Скажи! Хочу!
Водит внутри по кругу пальцами, придавливает большим пальцем клитор, продолжая водить кружевом по соскам, уже прижимая, сдавливая их, царапая нежной тканью, — и от каждого движения новая волна тока по всему телу. Судорогой. Так, что сжимаются пальцы на ногах.
— Мне все равно, — бормочу, задыхаясь, теряя весь контроль над собой.
Еще несколько толчков, еще несколько движений, — и я будто пьяная. Бедра дрожат мелкой дрожью и ничего не соображаю.
Тело само дергается навстречу его рукам. До крови прокусываю губу, чтобы не поддаться этому мареву, этому наваждению, что лишает меня сил. делает безвольной.
— Все равно, — хриплю, ломая ногти о гладкую поверхность стола. — Все равно, Санников, — а глаза уже закатываются.
И внизу живота — бешенный пожар, адское пламя.
Каждое его движение становится все более ощутимо, я вся — будто оголенный нерв, чувствительна на невозможности.
— Ненавижу, — шепчу, чувствуя, как не хватает в легких воздуха.
И правда сейчас — ненавижу.
Ненавижу за то, что он делает со мной.
За то, как мучительно, болезненно натянуто все внутри, внизу живота. Насколько до боли, забывая обо всем на свете хочу, чтобы он вошел в меня, взял сейчас, — пусть даже резко и жестко.