причинности и совершенно правильно утверждал, что истинность его (не говоря уже об
объективной значимости понятия действующей причины вообще) вовсе не опирается на
какое-нибудь усмотрение, т. е. на априорное знание, и что поэтому значение упомянутому
закону придает вовсе не необходимость его, а только всеобщая применимость его в опыте
и возникающая отсюда субъективная необходимость, которую Юм называет привычкой. Из
неспособности нашего разума придавать этому основоположению применение, выходящее
за пределы всякого опыта, он заключал о несостоятельности всех притязаний разума
вообще выйти за пределы эмпирического.
Подобный способ подвергать факты разума проверке и, по усмотрению, порицать их можно
назвать цензурой разума. Совершенно очевидно, что эта цензура неизбежно приводит к
тому, что сомнению подвергается всякое трансцендентное применение основоположений.
Однако это лишь второй шаг, далеко еще не завершающий дела. Первый шаг в вопросах
чистого разума, характеризующий детский возраст его, есть догматизм. Только что
указанный второй шаг есть скептицизм; он свидетельствует об осмотрительности
способности суждения, проходящей школу опыта. Однако необходим еще третий шаг, возможный лишь для вполне зрелой способности суждения, в основе которой лежат
твердые и испытанные с точки зрения их всеобщности максимы; этот шаг состоит в том, что не фактам разума, а самому разуму дается оценка с точки зрения всей его способности
и пригодности к чистым априорным знаниям. Это не цензура, а критика разума, посредством которой не только угадываются, но доказываются на основе принципов не
только пределы, а определенные границы разума, не одно лишь неведение в той или другой
области, а неведение во всех возможных вопросах определенного рода. Таким образом, скептицизм есть привал для человеческого разума, где он может обдумать свое
догматическое странствование и набросать план местности, где он находится, чтобы
избрать дальнейший свой путь с большей уверенностью, но это вовсе не место для
постоянного пребывания; такая резиденция может быть там, где достигнута полная
достоверность познания самих предметов или границ, в которых заключено все наше
знание о предметах.
Наш разум не есть неопределимо далеко простирающаяся равнина, пределы которой
известны лишь в общих чертах; скорее его следует сравнивать с шаром, радиус которого
можно вычислить из кривизны дуги на его поверхности (из природы априорных