Катя не пыталась изменить меня под себя.
Она меняла себя рядом со мной. Старалась быть удобнее.
А мне понадобилось слишком много времени, чтобы понять, что, становясь удобной для меня, она делала ровно то же, что делал я — притворялась в угоду другим, каждый раз сжигая свой внутренний мир.
— Кажется, прошло… — еле слышно бормочет моя Золушка и виновато улыбается, пытаясь вывернуться так, чтобы ее волосы не были в моем кулаке.
Я спешно разжимаю пальцы, потому что в ответ на эту дикость все мое израненное тело требует обнять ее, стащить с нас обоих одежду, обнажить души, как в ту, последнюю ночь, и вспомнить, что любовь к ней дарит сладкую, словно от сильнодействующего успокоительного боль.
Но у меня есть пример человека, который отлично знает, что случается, когда его трогают без разрешения, когда нагло штурмуют личное пространство, называя это «освободительным походом за мир и благо».
Этот человек — я сам.
Мы молча выходим из ванной, я задерживаюсь в комнате, до последнего веря, что Катя попытается завести разговор, но она снова зажимается, потерянным взглядом изучая шкаф и аккуратно сложенный на кресле плед, а поверх него — ее потрепанную записную книжку.
Я надеялся, что это дневник. Начихал на совесть и сунул туда свой любопытный нос. Ничего: расписания занятий, дни, когда она ходит на курсы английского и игры на фортепиано, списки покупок, разделенные по категориям «первостепенное» и «важное». Ни телефонов, ни намека на личные записи, даже нет никаких заметок. Это действительно просто ежедневник. Она же такая: помнит о главном, но часто теряет мелочи, что-то забывает, за год совместной жизни так и не выучила на память номер моего телефона, хоть я пытался доказать, что это просто мера безопасности на случай, если она окажется без связи.
— Если буду нужен…
Собираюсь уйти, но Катя все-таки останавливает меня окриком.
— Может быть, если ты не против, мы съездим в детский магазин?
Меня словно одновременно поливают живой и мертвой водой.
Я хочу делать со своей Золушкой хоть что-то, готов пойти за тридевять земель, лишь бы найти ее, но меня убивает мыль о том, что этот ребенок… Он может быть не моим. И я понятия не имею, как сказать об этом «старой» новой Кате, потому что она не виновата даже в тех ошибках, которые сама же и совершила. Так себе оправдание моей трусливой попытке избежать серьезного разговора, в финале которого я окончательно потеряю свою жену.
— Если ты хочешь. — Пожимаю плечами, оглядываясь на то, как она нерешительно открывает шкаф и теряется от изобилия одежды.