Мужчины бандитского вида. Вроде простые, в джинсах, куртках, кроссовках, да грубоватость в жестах, язвительность в глазах, пренебрежение в ухмылках — толкает именно на мысль — нехорошие парни!!!
Ведь «хорошие» в такую погоду не тусуются в проулке!
У одного в руке банка пива, вторая в ногах стоит — на асфальте.
Худощавый отлепляется от стены и делает пару шагов ко мне. Вальяжно, покручивая в пальцах зажигалку:
— Тебя не учили обходить тёмные места стороной? — шварк, окурок прочь.
— Учили, — нервно киваю, шарахаясь назад, но к ужасу натыкаюсь на кого-то спиной. Взвизгиваю, теперь отступая в сторону. Ещё двое!!! Длинный и тощий, невысокий, коренастый. Один поигрывает ножом, а у другого руки в карманах, но каменное лицо пугает до икоты. Обещает крупные неприятности… и боль!
Блин! Блин!!!
По телу несётся безотчётная волна ужаса, ноги начинает сводить, сердце едва из груди не выскакивает, мысли лихорадочно бьются в голове.
— Я кричать буду… — нелепый писк срывается.
— Ай-я-яй, — цыкает худощавый.
— Аря, — охрипло рву тишину, но не громко — чтобы не напугать. — Рин, — касаюсь спины, потому что девчонка ещё не в себе. — Б*, если у тебя так крыша будет ехать, — насильно к себе дёргают, тараня сопротивление — рукой поперёк груди, ногой бёдра, — я тебя к психиатру запишу. — Грожу, хотя на себя больше гневаюсь.
— Ненавижу тебя, — шепчет убито в никуда, но мне. Пули и перо не резали моё тело сильнее. И ладно плоть — она заживает, так ведь мелкая вколачивает правдивые слова в моё сознание, совесть и душу… И её слова смертельней яда, острее любого оружия.
Молча жду — тут не обойтись ответом… да и нечего сказать.
Мнимое затишье бывает перед бурей. И я её дожидаюсь. Мелкая начинает биться в припадке:
— Ненавижу! — зло всхлипывает, раздираемая гневом. — Ненавижу!!! — А я подыхаю от нерастраченной нежности и любви к этому божественному недоразумению. Тёплому, полуголому, окровавленному, зарёванному. Тому, кого ломал, но не сломил. Кого топтал, но чуть сам ноги не потерял. Такому живому и трепетному… моему. — Ненавижу!!!
Плевать на её брыкания и что подумает — носом в висок утыкаюсь и шумно впитываю родной запах. Голову ведён нещадно.
Сирень…
Наркота…
И нет её слаще и желаннее.
— Ненавижу! — трепыхается всё слабее Аринка. — Ненавижу, — бормочет обессиленно, растворяясь в моём стальном плену. — Ненавижу… — сдаётся окончательно и подставляется под моём наглое дыхание… и губы, что уже скользят вдоль линии подбородка к уху… и бесстыже касаются запретного, воруя сладкий вкус её кожи.
— Дим… — тихо, едва пробиваясь в моё захмелевшее сознание, — за что вы так со мной?