Он кивнул, его лицо слегка порозовело.
– Кажется, мы в Юнион–Параде, – сказал он.
– Лола, можешь вернуться? Янни говорит, мы в Юнион–Параде, но я не уверен.
– Найду. До встречи, – и она отключилась.
После пятисекундной тишины я убрал трубку в карман.
– Янни, пожалуйста, знай: мне очень жаль. Я не хотел тебя пугать.
Тогда–то и полились слезы.
И не планировали останавливаться.
Я взял его за руку и повел в заднюю часть здания к пожарному выходу. И всего минуту спустя примчалась «Синди Кроуфорд». Лола тормознула машину, взглянула на плачущего паренька и не произнесла ни слова.
Вместе с ним я забрался на заднее сиденье, так и не сообразив, что еще сделать. Давить на него не хотелось, но и оставлять одного тоже. Вместо дороги в зеркало заднего вида Лола смотрела на меня. Каким, блин, образом она умудрялась вести машину мне никогда не понять. А вывернув на бульвар, она начала болтать.
Она рассказала нам о прошедшем дне, о работе, моделях, фотографах, прохожих, обо всех мельчайших подробностях, о которых обычно не говорила. Она просто продолжала балаболить, только не ясно, для чьего комфорта.
Не сомневаюсь, Янни не слышал ни слова. Он таращился в пустоту и продолжал рыдать. Думаю, именно плач и пугал Лолу.
Тихие слезы – хуже всего. Они – признак сломленного духа. Никаких звуков, никаких эмоций… только слезы. Молчаливые, безудержные слезы.
Бедный мальчик. Не важно, что он младше меня всего на несколько лет. Мне он казался ребенком. Беспомощным, беззащитным, нуждавшимся в безопасности, уязвимым настолько, что машина с двумя абсолютно незнакомыми людьми была для него более приемлемой альтернативой, чем нашедший его Лэнс. Он не мог знать наверняка, что с нами безопаснее, но продолжать шевелиться – элемент инстинкта самосохранения. А, может, он смирился с возвращением к монстру, что над ним издевался. Единственное, что пришло мне в голову – взять его за руку.
Вряд ли он заметил.
***
Лола припарковалась позади салона, и я повел оглушенного и растерянного Янни к себе в квартиру. Часы показывали всего пять тридцать, на улице было еще довольно светло. Слишком светло, на самом–то деле. Пришлось даже зашторить выходившее на бульвар Эббота Кинни окно. Я предложил Янни присесть в кресло из ротанга, принес ему бутылку воды и из гостиной притащил одеяло, укрыв им ноги Янни. Спустя несколько секунд он свернулся калачиком, все еще таращась в никуда.
Я не совсем понимал, что нужно говорить или делать, и, как и много лет назад, чувствовал себя беспомощным. Не прошло и минуты, как раздался стук в дверь. Янни вздрогнул, а я крикнул: