Дома отец встретил нас макаронами с сыром, что сразу напомнило школьные годы. Когда мама слегла окончательно, мы — тогда Эйдан жил ещё с нами — перешли на ужины из микроволновки. У меня взяло год изучить поваренную книгу и начать готовить что-то, что двое моих мужчин могли бы съесть. Я до сих пор вспоминаю еду в доме моего серба, хотя я и уходила оттуда со слезами, ведь у него была мама, а у меня больше не было.
Отец остался смотреть спорт, а мы пошли ко мне. Ложиться спать было рано, хотя относительно свежий воздух нашего городка навевал сон раньше положенного, или же сказалось вечное студенческое недосыпание. Но учёба и тут не дала расслабиться. Мы завалились с ноутбуком на кровать и стали выбирать курс на зимний семестр. В итоге мы остановились на типографии. Имя преподавателя было незнакомым. Однако, перспектива скинуть за три недели обязательный курс, обещающий быть жутко нудным, стоила риска.
Аманда, как всегда, лежала на боку и наглаживала живот.
— Что-то не очень ему макароны понравились, — сказала она то ли мне, то ли себе. — Распинался. Будешь трогать?
Я отрицательно мотнула головой и пробурчала:
— Знаешь, оказывается, существует примета, что если тронуть живот беременной…
— Сама забеременеешь, — закончила за меня Аманда. — Знаю, знаю… А ещё знаю, что беременность воздушно-капельным путём не передаётся.
— Ну это как посмотреть…
Ну и чего я покраснела на смороженную глупость, будто мне десять лет, и я только недавно точно узнала, откуда берутся дети. Последнее время я постоянно краснела под испытующими взглядами Аманды. Я решила перевести разговор в безопасное русло и спросила:
— А мы в Рино полетим или поедем?
Аманда перевалилась на спину и стала изучать вентилятор под потолком.
— Я бы хотела на машине, чтобы от матери не зависеть. Да и вообще я думала, что мы куда-нибудь с тобой смотаемся. Перспектива неделю с лишним торчать с матерью меня не прельщает. Ты в Вирджинии-Сити когда-нибудь была?
— А где это?
— Понятно… Что ты в школе на литературе делала? Или, кроме Стейнбека, ты никого не знаешь?
Опять этот пренебрежительный тон, ну за что? Я попыталась улыбнуться, поощряя Аманду на развитие мысли.
— Это тот город, в котором ничего не происходит. Самюэль Клеменс в нём журналистом работал, и весь город теперь ему принадлежит — вот бы он порадовался при жизни. Они таблички на все здания повесили — типа, салон Марка Твена, банк Марка Твена…
— Ну и? Что там делать?
— Нечего, как и везде у нас на Диком Западе. Но там главная улица выдержана в духе того времени — будто город-призрак. Под ногами все скрипит, не то что в Универсал-Студио, где все картонное.