– Никитина! – рявкнул Гордеев, и я поняла, что снова не ответила на его вопрос. – Что. Ты. Хотела. От меня, – отчеканил, проговаривая каждое слово.
– Батареи… – почти беззвучно ответила, непроизвольно облизываясь.
– Что… батареи? – чуть хрипло спросил он и явно попытался сделать шаг назад.
– Текут… – я сделала шаг вперед. – Текли…
– И? – его взгляд вдруг замкнулся, так же сконцентрировавшись на моем рте, как и мой на его, и от этого темного, бессовестного взгляда меня словно в спину толкнули. Хлестанули вдоль позвоночника, заставляя сделать последний, роковой шаг вперед – к нему, к этим губам.
С предупреждающим «Куда?!» ректор выставил вперед руки, но как-то уж больно широко выставил, словно не оттолкнуть меня хотел, а наоборот – принять в объятья. Во всяком случае, просочилась я сквозь эти руки без всяких проблем. Просочилась, и словно в горячее, душистое озеро нырнула, от неожиданности вздрагивая всем телом и как-то глупо, по девчачьи ойкая.
А дальше все произошло само по себе, практически без моего участия. Глаза сами закрылись, ноги подняли меня на носочки, голова сама по себе отклонилась в сторону… И губы вжались в его – горячие, податливые и вовсе не «плотно сжатые».
Прикосновение было сродни удару элеткрошокером.
«Горячо…» – пронеслось в голове. Сладко и горячо…
Мир мой куда-то поплыл, мысли беспомощно забарахтались… и стало совершенно все равно, что со мной произойдет дальше – главное, чтобы позволили подольше вот так стоять – замерев, без единого движения, закрыв глаза и прижимаясь ртом ко рту самого страшного человека, которого я когда-либо знала…
Словно опомнившись, ректор издал короткий, рычащий звук, дернулся всем телом и подался вперед, с силой раскрывая мои губы, чуть прикусывая нижнюю и сразу же проходясь по ней меня кончиком языка, будто зализывал укус… Я всхлипнула жалобно, обмякая и запрокидывая еще сильнее голову, чувствуя, как его руки смыкаются за моей спиной, поддерживая меня – что было хорошо, потому что ноги уже стали совсем ватными… Вот одна из рук скользит наверх, закапываясь под моими волосами…
И дергает меня за «хвостик», оттаскивая, вырывая из этого рая, из этого горячего, сладкого блаженства…
С громким чмоком наши губы разлепились, и я уставилась в глаза ректора Гордеева – расширенные, черные… полностью черные, нет… уже не черные…
– О боже… – прошептала, с ужасом отстраняясь и глядя, как глаза мужчины, которого только целовала, меняются, светлеют, желтеют… наливаются неестественно золотистым свечением…
Коротко вскрикнув, я отпрянула, споткнулась и без сомнения упала бы со сцены вниз, если бы он не выбросил вперед руку – нет, не руку – лапу! Когтистую, хищную лапу всю покрытую странным, похожим на татуировки, пятнистым узором с всё тем же золотистым свечением, напоминающим что-то знакомое, что-то, что мой мозг упорно отказывался воспринимать…