Результатом этого осознания оказалась теория индивидуации, символизировавшая столь желанное для Карла Юнга слияние двух различных измерений его религиозного опыта (личностно–мистически–нарциссического и публичного, канонического, общепризнанного). Если подойти к теории индивидуации с точки зрения традиционного христианства, доминировавшего во времена ее провозглашения, она, безусловно, является всего лишь отражением субъективного опыта отдельного частного лица, никогда особо не ладившего с Церковью. Основной целью процесса индивидуации является, как известно, формирование целостной самости, что, по мнению Юнга, аналогично переживанию индивидом «бога внутри себя». Такой спонтанный и глубоко личностный образ «бога внутри нас», как совершенно верно отмечает Хоманс, «решительно отличается от трансцендентного и абсолютного Бога традиционного христианства» [95, р. 131].
Однако, давая это заключение, Хоманс забывает упомянуть о том, что сей неформальный религиозный опыт Карла Густава Юнга, начиная с момента его обнародования, был одобрен и перенят огромным количеством людей, доверившихся откровению, явившемуся им в процессе индивидуации, и принявшихся проповедовать догматы этой новой религии следующим поколениям прозелитов. Этот недостаток был исправлен самим Хомансом в предисловии ко второму изданию (1995), речь о котором пойдет чуть позже. Возможно, внести эту поправку в свои рассуждения Хоманса побудили выводы, обнародованные автором «Культа Юнга» годом раньше (1994): «Чрезвычайно влиятельный американский юнгианец Эдвард Эдингер открыто признает пророческую роль Юнга для двадцатого столетия, равно как и принципиально религиозную природу юнгианского движения. В одной из своих публикаций Эдингер даже оценивает произведения, содержащиеся в Собрании сочинений Юнга, как «новое откровение», которому суждено заменить Новый и Старый Заветы[28]. Фрагменты из юнговских работ в наши дни нередко зачитываются некоторыми священниками во время проповедей. Так, например, Юнга принято цитировать на службах, проходящих в ньюэйджевской «Гностической Церкви», базирующейся в Сан–Франциско. Не становимся ли мы свидетелями рождения еще одного религиозного движения, которому суждено в один прекрасный день создать свои собственные ритуализированные церемонии и даже храмы в духе Эммануэля Сведенборга? Наблюдая за юнгианским движением и его соединением со ставшей столь популярной в конце XX столетия духовностью «New Age», не становимся ли мы очевидцами начальных стадий утверждения веры, основывающейся на апофеозе Юнга в качестве Богочеловека?» [144, pp. 296–297].