Для того, чтобы понять, какие последствия для личной судьбы Хелен Прейсверк могло иметь изображение ее особы в столь мрачном контексте, достаточно, по мнению Элленбергера, просто на мгновение представить, что из себя представлял тогдашний Базель. То был очень небольшой городок, где почти в прямом смысле слова все друг друга знали. «Хотя он (Юнг. — В.М.) использовал псевдоним и изменил хронологию, реальные прототипы описанных в диссертации лиц были вскорости угаданы. Некоторые из данных им характеристик были крайне нелестными, что, естественно, причинило сильнейшую боль родственникам» [78, р. 303]. Но это еще далеко не самое страшное. «В те дни, — продолжает Элленбергер, — проблеме наследственности придавалось огромнейшее значение, а на основании текста диссертации вся семья выглядела насквозь пронизанной безумием. (Впоследствии активно циркулировали слухи о том, что сестры Прейсверк не могли выйти замуж именно из–за юнговской диссертации.) Публикация вызвала самую настоящую бурю возмущения в семье Прейсверков и среди их многочисленных родственников и друзей» [78, pp. 303–304].
Очень трудно поверить в то, что произошедшие драматические события никак не сказались на судьбе Хелен Прейсверк. Еще труднее после всего вышесказанного встать на сторону Юнга в его заочном споре со Стефани Замстейн–Прейсверк по поводу состояния Хелен в последние годы ее жизни и относительно подлинных причин ее преждевременной кончины. Юнг утверждал, что ее смерти от туберкулеза предшествовал процесс постепенного эмоционального распада и умственной деградации вплоть до уровня 2–летнего ребенка. Замстейн–Прейсверк, однако, утверждает, что до последнего дня Хелен сохраняла ясность ума, а умерла из–за того, что была не в силах сопротивляться охватившей ее болезни. Глава ее книги, посвященная последним годам жизни Хелен, завершается разговором Эмми Зинсстаг со своими дочерьми.
— Почему тетя Хелли умерла такой молодой?, — как–то раз спросила ее младшая дочь.
— У нее был туберкулез, и она лечилась в санатории, — ответила старшая сестра.
— Они называли это чахоткой; если такое заболевание обнаруживается достаточно рано, оно излечимо, но от пациента требуется воля к жизни..., — вмешалась в разговор мать, а потом тихо, как бы для себя, добавила: — Она умерла от разрыва сердца [184, р. 110][21].
Казалось бы, на этом элленбергеровская ревизия истории Хелен Прейсверк подходит к своему логическому завершению, однако в предпоследнем абзаце статьи 1991 года ее автор делится с читателями еще одной догадкой, являющейся своеобразным постскриптумом ко всему вышесказанному и одновременно перекидывающей мостик к последующему периоду жизни Юнга. Оказывается, место «парадигматической пациентки», покинутое обессилевшей и вскоре канувшей в Лету Хелен, пустовало совсем недолго. По мнению Элленбергера, психологическая ситуация, сложившаяся в результате отношений Юнга с Хелен, «превратилась в паттерн, вновь оживший чуть позднее — когда он повстречался с Сабиной Шпильрейн, молодой еврейской женщиной из России, также ставшей его пациенткой и возлюбленной. Это сходство было вскоре осознано и самим Юнгом. Он даже позволил себе показать Сабине выдержку из собственного дневника, в которой говорилось о том, что однажды ему привиделась Хелен, облаченная в белое светящееся платье. Юнг отождествил Хелен с ее ангелом–хранителем Ивен, а затем спроецировал это видение на Сабину» [78, р. 304].