Следующий период в жизни радетеля за развитие «новых направлений в психологии», начавшийся после его разрыва с Фрейдом и ухода от активной публичной деятельности (в 1913 г.) и длившийся вплоть до повторного появления на мировой интеллектуальной арене в роли основателя и лидера самостоятельной психологической школы (в 1918 г.), знаменует, по мнению Хоманса, наступление позитивной фазы в юнговской борьбе с нарциссизмом. Позитивной она может считаться по причине перехода от чисто антифрейдовского негативизма к созданию собственной доктрины (и двух ее основных составляющих — концепций архетипов коллективного бессознательного и индивидуации). Поскольку в данном случае Хоманс, как видно из предлагаемой им периодизации, рассматривает тот самый этап биографии Юнга, которому немалое внимание уделил и Элленбергер, увязывавший все важнейшие аспекты этого периода с протеканием у Юнга «творческой болезни», есть смысл сразу же поставить вопрос следующим образом: что нового содержит версия, предложенная Хомансом, применительно именно к этому периоду?
Элленбергер, как мы помним, определял рамки этого периода чуть шире: по его мнению, он завершился в начале 1919 г. Эти различия в датировке связаны, как мне представляется, с вопросом о том, какое именно событие знаменует окончание формообразующего периода. Если считать таковым прекращение юнговского «эксперимента» с собственными бессознательными процессами, то более точной оказывается хронология, предложенная Хомансом. Но если учесть, что самое широко известное концептуальное оформление результатов этого эксперимента (учение об «архетипах коллективного бессознательного») было официально введено в 1919 г. (в ходе прочитанной в Лондоне лекции, носившей название «Инстинкт и бессознательное»), то более предпочтительным окажется элленбергеровский вариант.
То, что Хоманс в целом значительно расширяет, по сравнению с Элленбергером, временные рамки юнговского психического кризиса и отнюдь не ограничивает его периодом с 1913 по 1918 гг., мы уже видели. То, какую роль в этих болезненных процессах он (опять же, в отличие от Элленбергера) отводит религиозному фактору, мы еще увидим. Однако как же все–таки соотносятся эти два гипотетических диагноза — «творческая болезнь» и «психологический нарциссизм» — если их рассматривать как ответственное медицинское освидетельствование одного и того же периода? Отвечая на вопрос, поставленный именно таким образом, уже никак нельзя ограничиться простыми ссылками на то, что автор прежнего диагноза