— Давай, быстро на улицу!
Машу потащили к выходу.
— Там Тоня, маляр, — прошептала она державшему её в охапке человеку.
— Что? Не слышу?
— Женщина спит в номере… — закашлялась Маша.
— Ещё одна?! Ломайте дверь!
Машу выволокли на улицу, и она стала жадно хватать воздух ртом, всё ещё пытаясь вырваться из крепких рук и вернуться в пансионат.
— Тихо, тихо, — руки не отпускали её, словно тисками сжав плечи, — успокойся. Тебя за версту было слышно.
— Вызывайте пожарных! — топот и крики вокруг отдавались в ушах гулкой какофонией.
— Пока доедут — сгорит всё к такой-то матери! Сами справимся!
— Поджог?
— Мало, что ли, горит по такой погоде? Хорошо, что дверь была открыта.
— Ой, не зря… Молодец, девчонка, заметила!
— Земля дороже стоит, чем этот сарай…
— Так и есть!
— Жива бабёнка? Кто?
— Тонька Маслова! Жива!
— Что же ты, Маша, так не аккуратно?
Маша разлепила ресницы и сглотнула. Она полулежала на земле, уперевшись спиной и головой в грудь мужчины. Сфокусировав взгляд на его лице, Маша вздрогнула, увидев прямо над собой Бориса.
Около трёх часов ночи поднялся сильный ветер. Тонкий узорчатый тюль колыхало из стороны в сторону, закручивая и расправляя почти горизонтально полу. На веранде не закрыли окна — это было сделано специально, чтобы гостиная была наполнена живительной прохладой, даже холодом. Маша чувствовала, как дрожит её тело под шерстяным пледом, но ни за что бы не согласилась оказаться сейчас укутанной по макушку в одеяло. Голова болела нещадно — таблетка болеутоляющего действовала слабо, лишь притупив нервные окончания.
…- Пусть останется здесь…
— Почему она не уехала?
— Странная девица, я вам говорила…
— Костя, мы же всё решили…
— Закройте дверь. Катя присмотрит за ней.
— Может лучше отправить её в город?
— А если что-то случится? Нет, пусть придёт в себя…
— Мы же не выгоняли её, Маша сама решила…
— Она не будет фигурировать в этом деле, я позабочусь… А вы присмотрите за ней. Так будет лучше всем, а мне спокойнее.
— Конечно, Борис Егорович…
Гул голосов в Машиной голове никак не умолкал. Слова менялись местами, но смысл их оставался прежним. Все принимали участие в обсуждении, кроме Кости.
«Очень хорошо, пусть лучше молчит…»
Уже давно никого из них нет поблизости — разошлись по своим комнатам, но Цапельские продолжают толпиться в её голове и говорить, говорить, разрывая виски.
…Господи, как же болит голова! Это от горевшей краски и лака. Интересно, есть ли у неё иммунитет к подобным вещам? Это вообще возможно, если большую часть своей жизни занимаешься именно красками и растворителями?