— Ну? Расскажешь, что стряслось? Или мне на кофейной гуще погадать? — продолжает улыбаться мама, отпивая капучино. И меня прорывает. Я начинаю делиться тем, что меня пожирает изнутри. Сначала неспешно, а после — всё больше распаляясь. О том, как вчера вдруг посмотрела на Давида другими глазами, как всё завертелось со скоростью света. И как позволила себе — и ему — то, что сейчас неподъёмным грузом лежит на душе.
— В то, что ты именно вчера на него посмотрела другими глазами, я никогда не поверю, — качает головой мама, когда я замолкаю. — Можешь протестовать и сказать мне, что я ошибаюсь, но… мне кажется, между вами всегда было нечто большее, чем бывает, когда девочка и мальчик дружат. Ты могла этого и не осознавать, а вот Давид…
— Что — Давид? — подгоняю маму, когда на её лице появляется странно-мечтательное выражение.
— А Давид всегда на тебя смотрел совсем не дружески.
— Глупости! — протестую я мгновенно.
— Ну, тебе виднее, — снова пожимает плечами мама, но по её виду ясно: она не согласна с моим суждением от слова «совсем».
— Мам, я так запуталась… Уже ничего не понимаю.
— А что тут понимать? Важно, что ты сама к нему чувствуешь. Если ничего нет, то и путаться не в чем.
— Ты говоришь так, будто я должна забыть про нашу дружбу, если вдруг окажется, что у меня есть чувства к Давиду.
— Нет, избави боже! Я совсем о другом.
— О чём?
— Если ты любишь Дава, тебе нужно будет очень крепко подумать о том, что станешь делать дальше. Сама посуди, что выйдет, если ты продолжишь с ними дружить? Что у тебя на душе будет?
Будет погано, и я это понимаю. Так погано, что даже сейчас, когда представляю то, чему не раз становилась свидетельницей раньше, меня выворачивает наизнанку от ревности. Но и потерять их обоих я не готова. Уж лучше наступить на горло собственной песне.
— Я не смогу без них, понимаешь? — шепчу едва слышно, уткнувшись в чашку с чаем. — Это как отрезать половину себя.
— Понимаю. Но и с ними рядом будешь страдать. Ну и стоит подумать ещё и о том, как в глаза Оксане смотреть теперь.
Она озвучивает мои мысли. Сделать вид, что ничего не случилось, не получится. Я знаю себя — просто не выдержу однажды и выдам всю неприглядную правду. Вопрос только в том, как её воспримет сама Окс. Не решит ли, что я так пытаюсь разругать её с Невским? Нет, я определённо чертовски запуталась.
— Всё это я знаю, только не легче мне совсем.
— Понимаю, милая, всё понимаю.
Мама поднимается и подходит ко мне. Прижимает мою голову к себе, и я обхватываю её в ответ руками. Почти как в детстве, когда приходила со своими бедами и бедками. Только тогда они не были настолько всеобъемлющими и фатальными.