— Ах, вот оно что. И раньше вы работали не в Орвието, как я понял?
— Нет. Раньше я работала в университете Перуджи.
— О… — Я был удивлен. Уход из университета в лицей мне казался понижением. — Моя старшая дочь учится там. Да и я сам окончил этот университет.
— Неужели?! У нее ваша фамилия?
— Да.
Пьера даже жевать перестала: наморщила лоб и принялась усиленно вспоминать.
— Признаться честно, не припомню такой фамилии, хотя не я одна преподавала там итальянский… — пробормотала она.
— Понимаю, — кивнул я. — Но почему вы решили оставить университет во имя лицея?
Пьера взяла стакан, наполненный минеральной водой, и отпила несколько глотков. Мне показалось, она занервничала и таким образом взяла тайм-аут.
— Я решила сменить место жительства, уехать из большого города. А в маленьких городах нет университетов, — сказала она отрывисто. — По сути, я перебралась туда, где нашла место.
— Не пожалели? Как вам Орвието?
— Чудесный город! — Пьера облегченно вздохнула, будто перевела наконец дух, и улыбнулась. — У меня правда не было особо много времени его изучить, несмотря на крошечные размеры. Первое время только и делала, что готовилась к лекциям. Хотя до университета я уже преподавала в лицее, но за два года успела отвыкнуть. Это две совершенно разные категории студентов.
— И с теми, что в лицее, работать гораздо труднее? — догадался я.
— Именно. В университет приходят уже взрослые люди, которые знают, чего хотят. Если, конечно, не брать в расчет тех, кого шантажом заставляют учиться родители. А в лицее учеба обязательна… И я преподавала именно у старших классов, а это еще и подростковый период…
— Да уж, нелегко вам… Знаете, когда директор назначила мне встречу с вами, я, признаться, испугался.
— Почему? — Она вскинула на меня свои серые глаза, и я буквально утонул в них. Они у нее были удивительного цвета: глубокого, темного, с ярко-желтыми бликами от горящих в зале ламп. Их взволнованный блеск вызывал у меня щекотание под ребрами.
— Я вспомнил свою профессорессу по итальянскому и латыни и содрогнулся. Если честно, я не любил эти науки, скучал на них страшно. И, разумеется, не доучивал. А она всегда задавала мне вопросы, куда более каверзные, чем всем остальным. Хотя, может, мне это только так казалось… Даже на последнем экзамене она спросила меня о влиянии д’Аннунцио на творчество Гоццано, а я от испуга забыл, кто это вообще такой.
Пьера тихо рассмеялась.
— Почему-то не представляю вас растерявшимся, — сказала она вдруг. Я удивился, и брови мои сильно изогнулись. Пьера улыбнулась еще шире и пояснила: — Вы не растерялись даже, когда я сообщила вам о проблемах сына. Другие родители обычно впадают в уныние и начинают паниковать.