Фэй погасила седьмую сигарету в кофейной чашке. Так тебе и надо! Нехрен лезть в постель с первым встречным-поперечным, чтобы, видите ли, тоску развеять! Тебе еще повезло, что он просто шизофреник, и сравнительно тихий. А не какой-нибудь сраный Ганнибал Лектер. Или Пеннивайз с воздушным шариком. «Пора летать!» А ведь чуть и впрямь не «полетали». Фея Динь-Динь, мать твою. Вот везет же на полоумных!
Идею с неудачной шуткой она уже решительно отмела: этот псих, похоже, на полном серьезе верил в то, о чем говорил. Он, судя по всему, действительно мнит себя волшебным принцем, или кем там? — Королем, да. Король Благословенного Края! Странно, конечно, что не Трандуил. Нет, когда достаточно долго занимаешься фольклором и мифами, при том публикуешься в сети, для широкой аудитории, так сказать — к чокнутым постепенно привыкаешь. Сфера такая, фантазию будит. От фольклористики недалеко до эзотерики, а там уже где-то совсем рядом полтергейст, телепатия, гадание на кофейной гуще, Кровавая Мэри в зеркале, вампиры в квартире напротив. Невольно начинаешь и за свой рассудок побаиваться. Того гляди, завтра тоже сядешь на метлу и возьмешь курс на Лысую гору… И все же… На душе скребли кошки. Сумасшедший «король» угодил в самое яблочко. Как-то именно так она себя и чувствовала. Как будто ее жестоко ограбили при рождении. «У тебя украли целый мир, которого ты даже не помнишь».
Первые детские воспоминания у Фэй были куда более ранними, чем у большинства нормальных детей. Поначалу, конечно, смутные и обрывочные, как разноцветные заплаты на сером одеяле небытия. Похожие на бессвязные сновидения — но Фэй готова была поклясться, что снами они не были! В одном из них — пожалуй, самом первом — бесцветный сумрак распахивался и она видела свет. Свет столь яркий, величественный и прекрасный, что, будь она по-настоящему религиозна, в своей взрослой жизни наверняка истолковала бы это как видение Бога. А еще свет был звуком. Пением. Пением столь невыразимо чудесным, что, читая Толкина, Фэй все время думала, что слышала тогда саму Айнулиндалэ, великую Музыку Айнур, музыку творения. А еще звук был образом. Радугой в крохотной капельке росы. Только радуга эта была не семицветной, как всякая обычная радуга — в ней были тысячи цветов и оттенков, и все они сияли и пели одновременно. А потом волшебство исчезло, и мир стал черно-белым.
Следующим по порядку эпизодом, отпечатавшимся в памяти Фэй, был уже тот, где отчаянно пахло формалином, коридоры, выкрашенные в однотонный бледно-голубой цвет, бесконечно тянулись, и чьи-то холодные шершавые руки — чужие руки, она чуяла это нутром! — крепко держали ее. Потом из мокрого тумана вынырнул полосатый пикап — бело-зеленый, со смешными желтыми колесами — и Фэй оказалась внутри. В узком салоне жались друг другу три пассажира: молодая красивая женщина, похожая на индейскую скво, какими их рисуют на открытках с волками, непременно в бусах и с перьями в волосах, круглолицый, немного нервный мужчина за рулем, коротко стриженный, пшенично-рыжий и с едва заметной сединой на висках, и третья, та, что держит ее, Фэй, на руках, и потому ее лица она не видит. Но это бабушка. Потом она будет удивленно улыбаться и недоверчиво качать головой, когда Фэй расскажет ей об этой давней утренней поездке «в тесноте, да не в обиде». Фэй не могла помнить этого. Пикап разбился, когда ей было всего шесть или семь месяцев. Но она помнила. И поющую радугу помнила тоже.