Она сидела спиной к комнате, лицом к окну, за которым был Версаль. Маленькие собачки — у ног, на столе и на коленях, всего семь маленьких собачек — окружали ее, взирая на нее с бесконечной собачьей любовью. Герцогини кричали и ругались, играя за ломберным столиком, а перо Мадам скрипело, и она все слышала. Порой она писала весь день напролет, и письма нередко разрастались до тридцати и более страниц. Она засыпала, просыпалась и продолжала писать — «ибо у французов есть одно свойство: с ними можно иметь дело только в том случае, если они питают надежду получить от вас что-то либо если боятся» — и так без остановки. Мадам полагала, что если она напишет это, ей самой не придется пережить подобного, а если придется, то, по крайней мере, как-то иначе. Она писала собственные трагедии и комедии и раскидывала ненависть, как большое покрывало, над пейзажем двора.
Присыпав написанное песком из песочницы, она звонком вызывала служанку. Ее руки всегда были в чернилах. Кто-то заметил, что сын ее не стал бы столь порочным человеком, если бы она писала меньше писем.
Она знала, что в Черном кабинете ее письма читают. Там списывали фрагменты, а то и письма целиком, чтобы показать королю. Ее письма были запечатаны, но шпионы имели какой-то вид ртути, которая принимала очертания печати и, когда последнюю снимали, затвердевала, так что ее можно было использовать, чтобы заново запечатать письма. Она это знала и все же была безрассудна до безумия, дерзка настолько, насколько может быть дерзок только разочарованный аристократ.
Она писала и писала. Франция распадается на части и голодает, улицы завалены дерьмом. Двор — фальшивая семья. Дети убоги, хромы, параличны и слабы, скрюченные и сгорбленные. Пятеро из детей королевы умерли. Все ублюдки короля имеют дефекты, если не внешние, то в характерах. У одной из принцесс, умершей пяти лет от роду, рот располагался почти совсем на левой щеке. Потом она описывала, как загажен Версаль.
Через двенадцать лет король оставил Атенаис де Монтеспан ради бедной вдовы Скаррон, которую Атенаис наняла нянчить ее детей от короля. Пока Атенаис толстела, вдова выжидала, молилась и одевалась просто. Король сделал ее мадам де Ментенон. Мадам называла ее в своих письмах Старые помои или Старая обезьяна. Можно сказать, что Мадам плохо выбирала себе врагов.
* * *
— Где же среди всего этого ваш бриллиант? — спросил император, почти бесшумно подойдя ко мне в этот момент. — Вы начали слишком издалека.
Вот так я узнал, что он прочел эту рукопись так же, как прочел мой дневник на борту «Беллерофона», чтобы выяснить, гожусь ли я для столь великой задачи.