- Анна Митрофановна? Так вот же она!
Она шла с полным ведром от колодца и всматривалась в незнакомого, высокого, как брат Антон, солдата в нелепых обмотках и коротковатой шинели. Шла, узнавала и не верила, но вот уронила ведро с водой и горько заплакала. Дядька Антон подбежал, обнял, а она ему:
- Я одна, Антон, я одна!
- Да не одна ты, Аня, вот, вот, смотри!..
Он зашарил по карманам, нашел, вытащил - письма с моим почерком, с папиным почерком. Вот, смотри!
Дядька всю войну переписывался с сестрой Олей, жившей в алтайском Лениногорске. Когда объявился там я, конечно, узнал про это, стал писать мне, получать мои письма, а тут и папа догадался сообщить о себе на Алтай - так замкнулось кольцо переписок.
* * *
Дядьку поразило, как обрадовались ему незнакомые партизаны: за врача, конечно, своего обрадовались. Через полчаса уже сидели за шумным столом и, перебивая друг друга, рассказывали, как они все знали, не сомневались, что Анна Митрофановна найдет детей, об этом и сны говорили.
Читая у Плутарха, у Тита Ливия про македонцев и вообще древних, как они разгадывали сны, шага без этого не делали, не предпринимали, я вспоминал свой отряд, партизан. Ну, чистые македонцы! Представляю, какие у наших начались толкования сновидений, когда стало совсем невмоготу, загнали их в Комар-Мох, они стольких потеряли, а жизнь самих на волоске. Даже комиссар Буянов, по словам Вали Бузак, приходил в санчасть и «политработу» проводил на снах. Сны свидетельствовали, что скоро дела пойдут лучше, а для немцев - совсем плохо. Маме приснилось, что брела по глубокому снегу и вдруг видит -буханка хлеба. Взяла в руки, а она - теплая! Через несколько шагов -еще одна такая же. Главное, теплая, значит, живы, и оба.
И вот теперь, когда нашелся младший, уверенно предсказывали: найдется и Женя.
Но он не находился. Куда только ни ездила мама, и в Западную Белоруссию, и на Украину. Брала узелок с хлебом и мчалась в белый свет, прослышав, что там и там были лагеря наших военнопленных или туда-то, на шахты, привезли их из Германии. А пленных, недоморенных в лагерях немецких, везли и везли на восток - в наши. Мать в отчаянии раскидывала руки перед этим изгоном-исходом, в надежде не пропустить, выловить, задержать. А уж разыскав сына, она все сделает, чтобы забрать его, отнять - неужто ничего не значит все то, что люди делали (и она тоже) в войну?
Уже и победа состоялась, отрадовались, отпраздновали, отплакали. И вдруг - письмо. От Жени, солдатский треугольничек.
Брат сообщал: он в госпитале, война идет к завершению, а значит, он живой останется. Не писал прежде потому, что на это не рассчитывал. «Ты, мама, уже отплакала, не хотел, чтобы тебе второй раз пришлось». (Вот дурак, вот дурак у меня брат!) Потом он так объяснял свое поведение: убежал из колонны военнопленных в Польше, сделался красноармейцем, на Висле стояли, в окопах наших людей раз-два и обчелся. От пулемета к пулемету перебегали, чтобы показать немцам, чтобы думали, что в России еще есть солдаты. Где уж было рассчитывать, что живой добредешь до конца войны?