И парень не отвечает, будто понимает меня без слов, просто уходит, стремительно утаскивая за собой тяжелые шаги, что отдаются болью в груди. А я остаюсь у стены, как отпечаток, слепок, отзвук... Во мне просто больше нет жизни, потому что нет прошлого страха, нет волшебного крючка, за который я цеплялась последние пять лет. Ведь ради него существовала и не прыгнула с моста, ради этого шла вперед, а теперь...
Гроза М выбил из меня все другие эмоции и чувства. Все, кроме одного: желания начать с чистого листа.
Глава 14. Вульф
Я не знаю, что творилось в моей голове, когда я это сделал. Решил же завязать с личной жизнью да и попытками поверить в чудо. Решил не приближаться к каштанововолосой коротышке с запахом моего поражения, потому что ее парфюм носился за мной повсюду, как будто она приложила ладони к моему рту и запретила дышать чем-то еще. Я втягивал ноздрями персик и ваниль – и задыхался. Какого черта остался в академии работать, сам не понимаю! Нужно было сразу уйти, как только понял, что ничего не светит. Помутнение какое-то. Я ведь только ради булавки и устроился, а она оказалась не того поля ягода. Не моя, не для меня...
Сашка прав, я просто лох, не способный увидеть правду. Как было с Ирой, когда все вокруг кричали, что она сука редкостная, а мне хотелось что-то доказать. Доказал? Ну, красавчик, теперь не жалуйся.
Но я себя никогда не жалел, страдать не умел, да и вывести меня на слезные эмоции никому еще не удавалось. Даже когда умер отец, я не чувствовал ничего, кроме пустоты. Будто вырвали что-то, и все – полная тишина.
Толку плакать и биться головой в стену, когда все кончено? Его не вернешь, да и все мы, рано или поздно, там будем. Бессмертие еще не изобрели.
Я не бухаю, когда мне хреново, не иду в разгул, не устраиваю драк (только если ко мне не начинают лезть намеренно), не выхватываю из толпы первых встречных баб и не устраиваю трах-марафон. Я просто сажусь на байк и рассекаю по трассе на сумасшедшей скорости, пока не выдует все до единой подлые колючки из груди. Пока адреналин не застелет глаза бурой мглой, пока не станет легче. Хотя с Верой все как-то не так. После поездки по осенним скользким дорогам, я чувствовал себя еще хуже.
Мне хотелось рвать и метать, зажать малышку в темном углу и испробовать сладкий жар снова, но я мягким местом чувствовал, что так нельзя – сделаю только хуже. Ее раны глубже, они очевидно дрожат в холодных радужках, где можно утонуть, и остывают льдом печали на сомкнутых губах, которые мне хотелось трогать. Но я не смел. И не понимал, как достучаться.