— Установите круглосуточную охрану ее, — распорядился Нафиев, обращаясь к начальнику казанской милиции Галимову.
Тот кивнул головой и сказал:
— Информация о том, что Фарзиева жива, никуда не должна просочиться. Это в интересах следствия. Я уж не говорю о ее жизни.
— Верно. — Прокурор кивнул головой. — Пусть так и будет. Для всех посторонних все десять — мертвы.
Затем Нафиев неспеша направился во двор злосчастного учреждения, находившийся с правой его стороны. Окинул взором все здание и задумался.
В критические моменты, сложнейших ситуациях, в которые его то и дело ставили «производственные» дела, то есть совершаемые злодеями тяжкие преступления, а в последнее время — и политические события в России и Татарстане, у Сайфихана Хабибулловича всегда возникала потребность уединиться хоть на несколько минут: спокойно, хладнокровно оценить происшедшее, как бы абстрагируясь от всех нагрянувших горячих событий. Он шестым чувством ощутил: либо он раскроет это дело в ближайшие дни, либо оно повиснет. Такие «висяки», иногда возникали в его долгой прокурорской деятельности. Правда, те дела были не столь громкие. Но все их он знал наперечет, как свои пальцы. Они у него, как занозы: стоит только тронуть мысленно, так и начинает в душе неприятно саднить. А от мысли, что это дело может зависнуть, по спине пробежал противный холодок.
Нафиев давно заметил, еще будучи студентом университета: перед серьезными испытаниями у него всегда появлялись дополнительные силы, помогавшие собраться с волей, сконцентрировать мысль и расставить все в логический порядок. Но это состояние приходило не сразу, как у студента, вытянувшего на экзаменах трудный билет. Вначале какое-то смятение, неуверенность, а затем — ясная память и живая пульсирующая мысль. Успевай только записывать ответ.
Но этот экзамен — особый. Здесь в одном билете минимум десять вопросов, связанных с человеческими жизнями. И эта тяжесть, вернее, ответственность сковывала полет мысли, а не окрыляла ее, то есть не придавала дополнительного импульса. И ему казалось, что мысли были расплывчатыми и тянулись, как патока, застилая истину трагического события. И он стоял, медленно переваривая череду происшедших событий, как будто речь шла о далеком по расстоянию и по времени происшествии. Когда Нафиев изредка попадал в такие «патовые» психологические положения, вспоминал родные лица матери и отца. Или любимую жену Гельсину — верного друга и советчика по жизни. Эти образы как бы привносили ему силы, как принято нынче говорить, создавали положительную энергетическую ауру, и он «подзаряжался» решительностью. И он начинал делать быстрые выверенные ходы, словно опытный шахматист, играющий пятиминутку, блиц-партию.