— Далебор вчера ни словом не обмолвился о воеводе...
Доброрада взор свой пронзительный подняла, но отвернулась тут же, к двери направилась, и дрогнули пальцы Вейи — не ускользнуло от внимания, как в глазах волхвы тревога качнулась, осела илом на сердце. Вейя поднялась, сжимая верхицу в руках, за Доброрадой последовала, не чувствуя ног от поднявшегося волнения.
Выйдя из избы, волхва на займище свернула, а оттуда поднялись на холм к капищу. Вейя смотрела всё на спину Доброрады. Туман уже уходил в самые низины влажные, рассвет чуть ярче становился на окоёме. Поблёскивало из-за леса светило. Близился зной дневной, от которого нужно будет хорониться в тенях деревьев или в глубине теремов, проводя время за полотном и иглой. Только внутри Вейи совсем было зябко.
— Время подходящее, чтобы в будущее заглянуть — Чуров день близился, день, когда грань миров стирается и пращуры взирают на дела наши, к очагу своих потомков приходят, братчину разделяют, — говорила волхва, поднимаясь по тропке, что вытоптала за это лето.
Капище, что высилось недалеко от детинца, древнее. Тут, у соснового бора в глуши благодатной.
Прежде чем войти, Доброрада свёрток с требой в руки Вейи вручила.
— Принеси в дар, негоже с пустыми руками приходить к богам, — послышался будто укор в голосе волхвицы.
Вейя только губу закусила — и в самом деле не озаботилась сразу, и, прежде чем к Доброраде явиться, нужно было сперва богам поклон отдать. Но теперь поздно уж спохватилась.
Вошли в воротину, посеревшую от времени да трещинами покрывшуюся, и Вейя взор к ликам подняла. Ныне как будто они взирали вдаль особо сурово, словно не довольны тем, с чем Вейя пришла к ним. Жрицы — женщины а возрасте, когда детей переставали плодить — чуть удалились, не мешая, да всё равно поглядывали на пришлую девицу с вниманием. Доброрада поклонилась Чурам-богам, отошла, позволяя Вейе преподнести дар.
Развернув ещё тёплую, пахнувшую сладко ягодами лепёшку, в огонь осторожно, чтобы пальцы не обжечь, положила, стараясь волнение своё унять и сердце открыть, впустить вместе с дымом волю чистую. Огонь занялся, будто качнулся, поднялся, скрывая пирог — добрый знак, приняли требу, стало быть, просить, зачем пришла, можно.
— А теперь в сторонке обожди, — велела Доброрада и к костру подступила, поднимая чару, из которой пила Вейя.
Зашевелились губы волхвы. Зашептали слова заветные, что грань невидимую отмыкают. Доброрада глаза прикрыла, и показалось сейчас её лицо настолько бледным и гладким, хоть и кружево морщин было у глаз, что Вейя даже не узнала её, тихо отошла, не мешая, позволяя волхве обряд чинить. И сердце гулко билось — всё же храбрости нужно много скопить, чтобы узнать то, что быть должно впереди, то, чего глаза ещё не видят, но сердце чувствует.