От того, как внимательно в него всмотрелись тёмные, так хорошо знакомые ему глаза — с оттенком бронзы, но без её блеска, — Тиму стало не по себе.
— Клянусь, я не лгу. Не тебе. Ты же знаешь.
Нечто, скользнувшее в его голосе, разом заставило Кейлуса смягчиться. Может, потому что понял — это правда.
Может, потому что Тиммир Лейд был последним (и единственным) человеком в этом мире, которого ему бы хотелось пугать.
— Я бы никогда не заподозрил тебя во лжи. — Кейлус коснулся его пальцев мимолётным, извиняющимся жестом. — Просто… хотя нет, вряд ли это возможно. Даже невозможно. — Белые руки вновь легли на чёрную клавиатуру, ясно давая понять, что разговор окончен. — Иди.
Тим не стал задавать вопросы. Прекрасно знал: если Кейлус захочет, то расскажет сам. Когда мысль или подозрение оформится достаточно ясно, чтобы её можно было высказать. Так что просто отвернулся, и зазвучавшая музыка провожала его, подталкивая в спину.
Забавно. Он точно помнил, что не увидел в саду замка Рейолей никого и ничего подозрительного. Помнил, что проник туда, разведал обстановку и ушёл. Но как ушёл — не помнил. В его голове были факты, но не воспоминания. Ни картинок, ни запахов, ни звуков.
Впрочем, это пустяк. Нет никаких поводов тревожиться. И рассказывать это Кейлусу, естественно, тоже незачем. Ни к чему волновать его подобной…
Клаустур, певший рождаемой музыкой, вдруг заставил его замереть на пороге.
Одна музыкальная фраза показалась Тиму странно, до боли знакомой. Нет, он слышал не её — Кейлус ведь сочинял, и Тим никак не мог слышать это раньше, — но что-то очень похожее. Эта щемящая интонация, напоминавшая скорее низкое пение струн — Кейлус любил имитировать в сочинениях для клаустура звучание оркестра; эта печаль, и тоска, и томление, и…
В его ушах внезапно всплыл обрывок мелодии, которая действительно извлекалась из струн. Где-то. Когда-то. Странное, немного механическое, немного неживое звучание.
А потом голова взорвалась жгучей, всепоглощающей болью, утащившей Тиммира Лейда в жадную черноту.
* * *
Ева долго смотрела на открытый виолончельный футляр. Расстегнув липучки ремешка, который Герберт невесть каким образом догадался застегнуть вокруг шейки, достала инструмент — и правда целёхонький. Положив себе на колени, как больного ребёнка, погладила пальцами деку, убедившись, что на ней не осталось никаких следов поломки.
Когда, вернув Дерозе в футляр, она подняла взгляд на Герберта, то чувствовала, как глаза жгут холодные слёзы.
Всё-таки достучалась…
— Я не знал, где должно быть это, — добавил некромант, протягивая ей подставку. — Мэт сказал, её вставляют под струны. Даже если так, сам я делать это побоялся.