— А что тебя понесло? Ведь был утром.
— Я честный человек. И если на пакете написано «срочно», я не жду. Уверен, твой корреспондент не знает, что ты поселился на этой круче.
— Ладно, садись. Не хочешь припасть к кормушке?
— А что в ней? — Почтальон скинул с плеча потертую на сгибах черную сумку. — Возьми, кстати, срочно все ж. Он вытащил объемистый пакет в коричневой обертке. Сумка сплющилась и опала.
С подносом вошел Велько.
— А, Лааксо! Что принес?
— По весу — скрижаль Моисея.
— Ну подкрепись тогда. Бери сметану. Мед вот.
— Не, я лучше так. — Лааксо широкой ладонью зачерпнул из короба земляники с редкими черничинами и насыпал в блюдце со сметаной. Потом стал разминать ложкой.
— Ягоду на том берегу брали? — спросил Лааксо.
— Угу. — Велько намазал медом горбушку. — За орешником.
— И Марья туда ходит. А малины нет пока.
— Зеленая, — сказал Велько. — Через неделю поспеет. Если дожди не…
— Через неделю уеду я, — сказал Лааксо. — Новый почтальон у тебя будет, слышишь, Андрис?
— А ты куда?
— Думаю в Миронушки. Пройду курс палеоботаники и подамся к Вересницкому.
— О, так я к вам приеду. Давно хотел снять его висячие сады с доисторическими травками. Куда только ни летал, а тут под боком такое.
— Приезжай. Там такие хвощи и папоротники, ай-яй!
— И Марья с тобой? — спросил Рервик как бы между прочим, сосредоточенно катая мякиш.
— Кто ж ее знает. — Лааксо встал. — Спасибо. У нее, у Марьи, семь пятниц на неделе. Вчера говорила, хочет в Танжер вернуться, в институт — реконструктивная психология власти, вишь, ее волнует. Магия слов вождя и творение мифов.
— Я смотрю, у вас это семейное, — сказал Вуйчич. — Отец будет реконструировать древовидные маргаритки, а дочь — духовный облик Калигулы или Григория Бельского.
Андрис задумчиво жевал кусок овечьего сыра.
— Ну ладно, — Лааксо направился к двери, — я еще к вечернему клеву успею.
Рервик вышел на крыльцо вслед за почтальоном.
— Под гору легче.
— И не говори. — Лааксо взял велосипед за рога, поставил левую ногу на педаль. — Дождь будет. До завтра, Андрис.
— Марье привет.
Лааксо кивнул, оттолкнулся и, по-кавалерийски перекинув ногу, затрясся вниз, к дороге, бегущей у самой реки.
Рервик вернулся в дом, где Велько уже прицеливался ножницами к глянцевитому пакету.
— Режь, режь!
Захрустела скользкая бумага. Явилась тяжелая толстая книга в старой коже с медными уголками и еще один конверт поменьше. На нем изящным почерком значилось: «Андрису Рервику, режиссеру и путешественнику». В конверте — три голубоватых шершавых листка. И вот Андрис читает вслух, а Велько слушает, поглаживая бурую кожу переплета, замкнутого узорной скобой.