Он смотрел по сторонам и не узнавал. Куда исчезли романтичные юноши с мечтательными глазами, красиво декламирующие стихи? А девушки с гирляндами магнолий? Ни зажигательных «Странников полуночи», ни отчаянных «Космических ящеров». А девочки-пианистки? Вон пианино, точнее то, что от него осталось, остальное, видимо, пошло на дрова для костров. И сейчас дым от них тянется и щекочет Дэну ноздри. Запах от него какой-то вязкий, тягучий.
Где все те открытые, счастливые, улыбчивые лица, которые так подкупали его на Площади? А вот и сцена, точнее, серая, изрешеченная груда хлама, что от нее оставили маршал Эгри и Джард Берн. Кстати, почему Фернан на Совете, обвиняя отца, ни словом не заикнулся о его письмах Громову? Приберег на потом? Странно. О, богиня Правды. Высоченная статуя, когда то белая, а сейчас серая от пепла, одиноко возвышалась посреди площади.
Вокруг сновали люди, и да, отец прав, Площадь сейчас больше напоминала военный лагерь. Хотя вон те же волонтеры жмутся возле своих палаток. Оллин, как будто ее светлые волосы мелькнули. Хорошая девчонка, что она здесь забыла? Шла бы домой, да и ему не мешало бы уйти домой. Как-то все вокруг странно начало замедляться, предметы казались расплывчатыми. И изнутри поднималось что-то темное, неясное, как будто скрученное в тугой узел.
Дэн задышал чаще, втягивая воздух, словно его не хватало, в голове клубился туман. А узел начинал увеличиваться. Откуда-то из глубин нарастало глухое раздражение, непонятная злость. Он крутил головой по сторонам, и вдруг узел рвануло, и волна ненависти захлестнула его. Он ненавидел все вместе — Площадь, всех людей на Площади, Ваниссу, императора, отца — больше всех отца — почему-то даже вспомнился профессор Дорриман. И Салливан. О, как он ненавидел сейчас Салливана!
Кто-то потянул его за рукав, слышался голос, как будто знакомый, но разве никто не видит, что уши у него залиты смолой, которая рекой течет из бочек с кострами? Он не услышит сейчас ничего. Перед ним возникло лицо, странно знакомое, и Дэн почувствовал каждым нервом, как он ненавидит это лицо. Лицо его злейшего врага. Дэн размахнулся и со всей силы впечатал кулак в ненавистное лицо, и в ту же секунду мрак поглотил его.
* * *
— Он очнулся? — где-то вдалеке тревожно спрашивал голос отца.
— Похоже, приходит в себя, дядя Эдмунд, — а это голос Сандро, такой же тревожный. Веки как склеенные, никак не раскрываются. Дэн попытался поднять руки, чтобы разобрать их пальцами.
— Лежи смирно, Дэни, не буйствуй, а то опять тебя отключить придется.
— Да, сынок, лежи, — это уже отец, — тебе профильтровали кровь, сейчас будет лучше.